“Это льет воду на нашу мельницу”.
“Только бы ему хватило смелости”.
“Bene, до послезавтра”, — и шеф выключил телефон.
“Как насчет одной „Марии“?” — протянул шеф водителю коробку с сигарами.
Эта карусель продолжалась три дня. Фабиан невольно удивлялся шефу. Ведь Рудольфо уже немолод. К вечеру он сильно уставал, глаза проваливались, лицо становилось еще более костлявым, а взгляд — пустым. Он говорил рассеянно, иногда его даже трудно было понять, порой Фабиану казалось, что во время его речи пластинку заедало на одном месте.
На третий вечер шеф был таким усталым, что только и мог насвистывать “Марсельезу”.
И его танцы, в которых он кружился у себя в номере, напоминали движения замученных участников танцевального марафона или лошадей, которые всю жизнь ходили по кругу, вращая жернова мельницы.
Но стоило ему оказаться в лучах прожекторов, перед камерой или на трибуне, как в нем пробуждался азарт сражения, его мысль фокусировалась, он становился остроумным, речь текла гладко, без повторов. Но что самое главное — его танцы снова делались функциональными и выражали невыразимое.
Ему сопутствовал успех. Их ближайшая цель — попасть на прием к президенту — с каждым часом становилась все реальнее.
Прием
Наконец свершилось! Президент согласился их принять. Эстонцы были приглашены в его резиденцию к двенадцати часам. Президент, соответственно регламенту, мог отвести им максимально двадцать минут, в течение которых эстонской делегации должна была представиться возможность выступить с ходатайством о регистрации и рассказать о своих проблемах, начиная с освободительной борьбы прошлых времен и заканчивая желанием присоединиться к НАТО.
Задуманного в качестве подарка Калевипоэга с мечом охранная служба затребовала еще накануне: исследовали с помощью рентгеновских лучей. Вдруг там запрятана бомба? Или какой-нибудь скрытый механизм, который оживит богатыря, и он начнет махать своим мечом и умерщвлять советников президента?
Они отправились вчетвером. Екабс из Квебека должен был переводить. Фабиану поручили зафиксировать эту встречу исторического значения.
В приемной Рудольфо как руководителю делегации подарили американский футбольный мяч с автографом президента.
“Его дарят всем руководителям делегаций”, — объяснил офицер протокола приветливо.
Заодно он извинился, что им придется немного подождать, поскольку предыдущая делегация еще не вышла.
“Что за делегация?” — поинтересовался Андерсон.
“Это делегация Союза Независимых Государств, — вежливо ответил офицер протокола. — Минут через пять пойдете вы”.
“Ну да, они ведь должны в промежутке комнату проветрить, — кивнул Рудольфо понимающе. — И опорожнить плевательницы”, — добавил он по-эстонски.
Наконец их провели в кабинет, конфигурация которого напоминала цифру восемь, а если посмотреть сбоку, то — знак бесконечности. В левой окружности восьмерки, или бесконечности, располагались напротив друг друга два черных кожаных дивана, между ними — не то кресло, не то трон. В середине этого образования, напоминавшего подкову, располагался низкий стол с микрофонами. Вдоль стен тянулись книжные шкафы с застекленными дверцами, в углу стоял огромный вертящийся глобус, возле него — бюст Джорджа Вашингтона. Вторая окружность восьмерки была почти пуста и напоминала танцплощадку. Видимо, иногда там предлагали коктейль.
Американскую сторону представляли семь человек. Сначала обменялись рукопожатиями, потом расселись. Фабиан пометил, кто есть кто. Во время церемонии знакомства выяснилось, что здесь присутствуют председатель Комиссии по регистрации международного признания, министр обороны, руководитель канцелярии иностранных дел, заместитель председателя Комиссии по протекторатам и развивающимся странам, главный этнограф государства и президент Общества психиатрии животных. Три последних представителя были женщины. Фабиан подумал, что в эстонской делегации и на этот раз были одни мужчины, ни одной женщины и ни одного чернокожего. Правда, речь президента переводила на эстонский язык девушка по имени Айно Найстепуна, которая была одета в национальный костюм Халлисте. Однако она была местной зарубежной эстонкой, к услугам которой прибегали в тех редких случаях, когда в высоких структурах государственной власти требовался перевод на эстонский язык или с эстонского. Между прочим, Айно Найстепуна до официальной части ни слова не произнесла по-эстонски ни с Рудольфо, ни с другими членами делегации. Возможно, это предписывалось профессиональным этикетом. Общество с нескрываемым интересом наблюдало за приехавшими из Эстонии делегатами.