Выбрать главу

Но, когда круглолицый парень вышел на улицу и сказал кэбмену: «Замок Кавендиш!» — мир этот был тотчас же нарушен.

Кэбмен вздрогнул, точно наступил на змею. Соседи его повскакали с козел и окружили круглолицого парня, глядя на него во все глаза. Чистильщики сапог разинули рты и выронили щетки.

— Кав… кав… ввендиш! — пробормотал извозчик, побледнев, как от желудочной колики: — да вы, молодчик, христианин или нет? Кавендиш! Найдите смельчака, который свезет вас туда, хотя бы за десять фунтов.

— А за двадцать? — миролюбиво ответил парень.

Извозчики переглянулись и почесали за ухом.

— Дело-то, видите ли, не чисто, — промямлил одни, — если бы еще утречком, а то к ночи…

— Да говорите вы толком! Я плачу двадцать фунтов. Кто везет меня в замок Кавендиш за двадцать фунтов?

Тут самый тощий из кэбменов, безмолвно стоявший со своей клячонкой в глухом углу площади, внезапно хлопнув бичом, загромыхал к вокзалу и так пронзительно заорал: «Садитесь! Везу!», что все остальные извозчики, на страхе божием воспитанные, так бы и своротили ему скулы, нос, челюсти и прочие части тела, если бы, разумеется, успели это проделать. Но круглолицый парень быстро вскочил в кэб, а тощий возница быстро помчался вперед, и намерение это осталось бушевать на чисто теоретической почве в душах восьми остальных кэбменов, обмеривавших друг друга поистине фракционными взглядами.

— Что они болтали? — спросил тем временем парень, ударив тощего возницу по плечу: — разве в замке Кавендиш кто-нибудь живет после смерти майора?

— Никто не живет, кроме старухи-экономки, — угрюмо ответил возница, — все его слуги разбежались… Поговаривают, что каждую ночь…

Здесь он вздрогнул, неистово ударил свою клячу и замолчал.

— Ну, что же такое каждую ночь?

Но возница остался безмолвным, несмотря ни на какие подвертки круглолицого, пустившего в ход все свое красноречие, помноженное на кошелек и возведенное в куб при помощи вместительного кубического сосуда с приятной на вкус жидкостью. Видя, что никакая дипломатия не помогает, парень оставил в покое кэбмена и занялся обзором окрестностей.

Они ехали по мрачной холмистой местности, почти лишенной растительности. Слева тянулись зыбучие пески, справа — невысокие холмики. Сумерки начинали падать быстро. Птицы уже не пели, ветер стих. Вдруг неподалеку, из песчаных рытвин, лишенных какой бы то ни было растительности, раздался протяжный совиный крик, заставивший вздрогнуть не только возницу, но и самого круглолицого парня.

— Чорт побери, подержите-ка лошадь, — шепнул он, хватая извозчика, — я что-то не слышал, чтобы совы кричали среди песков!

С этими словами он выскочил из кэба и, прежде чем возница мог придти в себя от ужаса, быстро исчез за рытвинами. Прошло десять минут, еще десять минут, еще пять минут. Кучер весь вымок от холодного пота. Кляча его, тщетно пошарив по песчаной дороге губами, задремала, изжевав собственный свой язык. Было уже совсем темно, когда седок возвратился. Он был молчалив, сгорблен, и шапка его была так низко надвинута на нос, что кучер не смог различить не только выражения его лица, но и самого лица.

— В Ульстер, — шепнул он хрипло, изменившимся голосом.

Если бы не радость от поворота в город, кэбмен уж наверное задумался бы над странным изменением этого голоса. Но тут он крепко хлестнул лошадь, возблагодарил судьбу и помчался со всех четырех пар колес и лошадиных ног в добрый старый Ульстер, подальше от чертовщины, привидений, криков совы и прочих ужасов, окружавших замок майора Кавендиша.

«Интересно, сколько он заплатит» — подумал извозчик, уже въехав в город и приостанавливая лошадь.

— Эй, сэр…

Но все прочие слова замерли у несчастного на языке. Поворотившись к седоку, он увидел, что кэб был пуст. Там не было ни круглолицого парня, ни его кошелька, ни обещанных двадцати фунтов.

Глава одиннадцатая

В ЗЫБУЧИХ ПЕСКАХ УЛЬСТЕРА

Между тем круглолицый парень, побежавший на крик совы, не успел завернуть за первую насыпь и нащупать в кармане револьвер, как чей-то кулак пришелся ему прямехонько по темени и вышиб у него из глаз целый дождь падающих звезд.

— Готово, — пробормотал кто-то, срывая с него шляпу, куртку и брюки, — нечего тебе выспрашивать да вынюхивать, да разъезжать. Наше дело, брат, нехитрое: за каждую шапку — денег охапку. Понял! Передай-ка все это на допросе у господа бога, да кланяйся от меня покойным сродственникам!

С этой в высшей степени радушной речью оглушенного парня легонько приподняли, проволокли и сбросили сверху вниз во что-то холодное, вязкое и дрожащее, как сто тысяч новорожденных лягушек.

— Погиб! — пронеслось в оглушенном мозгу, и парень тотчас же пришел в себя. Он был брошен в зыбучие пески Ульстера, засасывающие человека, словно спичку. Ноги его медленно уходили вниз плавным движением, точно он скользил по паркету или раскланивался на льду. Перед ним, на песчаной насыпи, стоял коренастый человек, занятый стаскиванием с себя рубахи и штанов. Стащив их, он сорвал с головы шляпу, сунул ее в узел, связал все вместе и бросил в пески. Потом натянул одежду, снятую с парня, нахлобучил его шляпу по самые брови, сделал прощальный жест и повернулся к нему спиной.

— Семь минут, любезный, — хихикнул он зловещим голосом, — через семь минут трясина дойдет тебе до макушки. Ты можешь утешаться, что подъехал к собственной своей кончине прямо на извозчике, да еще вдобавок не заплатив ему ни гроша.

С этими словами он сгорбился, раскорячил ноги и пошел по направлению к проезжей дороге, подражая походке своей жертвы.

Парень меланхолически поглядел на небо. Известно, что небеса устроены именно таким образом, что в затруднительных случаях ждешь оттуда какой-нибудь подходящей оказии, хотя каждая гусеница знает, что свыше не дается ничего, кроме птичьего помета.

— Неужели крышка? — думал парень: — мамаша, Мик Тингсмастер, прощайте: Менд-месс, ребята! Боб Друк погиб, втяпался, опростово… Эге, это что такое?

Небеса отозвались на усиленную декламацию весьма интересной точкой. Не было никакого сомнения, что точка эта снижалась с быстротой, какая только доступна хорошему пилоту. Боб Друк молниеносно оглядел местность. Возле него торчал узелок, еще не всосанный песками. Друк вытянул руку, вырвал из узелка шляпу и посадил ее на собственную голову с такой силой, что она покрыла ему глава и нос. Шляпа была огромная пробковая с соломенными полями, прелюбопытной формы. Теперь надо было вопить и махать руками. Если кто-нибудь когда-нибудь спасется из ульстерской трясины, так это он!

С аэроплана глядели в бинокль. Механик, сидевший с пилотом, внезапно опустил бинокль и пробормотал в ужасе:

— Ник Кенворти попал в трясину! Несчастный машет руками!

Тотчас же длинный канат с деревянной перекладиной, шипя, полетел в пустоту, раскачался и заходил, как цирковые качели, над каждым квадратным метром ульстерской трясины, покуда не пролетел над головой несчастного парня. Он был уже в песке по самый пояс. Тем не менее перекладина попала ему в руки, и через секунду грязный, вываленный в трясине, похожий на вяленую воблу, Боб Друк был вырван у смерти и поднят в кабинку, где потребовалось всего десять минут, чтобы залепить тиной глаза механику, а пилота, набоксировав ему спину боковым ударом, уложить под лавку.

Боб Друк не умел управлять аэропланом и не желал делать вид, что умеет. Он добросовестно перепробовал все рычаги и ручки как раз для того, чтобы честно потерпеть аварию на самом берегу трясины и разбить аэроплан вдребезги. Выскочив из-под обломков, он возблагодарил ульстерскую тину, сделавшую его положительно непроницаемым ни для каких ударов, и первым долгом сунул руку к себе за пазуху. Тина не тронула его жилетки. Друк нащупал во внутреннем кармане то, что ему было нужно.