И вдруг — сообщение о болезни, а через пару дней — о смерти бессмертного.
О тех днях в стране написаны горы литературы, отсняты километры пленки. Речь пойдет о том, что я тогда видел и чувствовал сам. В школе собрали траурный митинг, и на этом митинге у меня окончательно созрело решение ехать в Москву, стать свидетелем похорон любимого вождя. Приятели-одноклассники, которым я предложил ехать тоже, ни у кого не отпрашиваясь, оторопели от этого предложения, впрочем, обещав подумать до завтра. Чувствовалось, что назавтра они тоже откажутся. Более того, кто-то из них позвонил Гале, чтобы она своим влиянием пресекла эту мою авантюру.
В отношениях с Галей был как раз период очередного моего «гордого ухода навсегда», а ее заботливый звонок, будь он при иных обстоятельствах, обрадовал бы меня несказанно. Теперь же я коротко и сухо ответил, что никакие отступники-друзья и никакие ее обывательские доводы не удержат меня дома, и повесил трубку. После этого пути к отступлению уже не было, хотя катить в Москву в одиночку очень уж не хотелось. Но тут вдруг у меня сыскался напарник — Сережа Евдокимов, отличник из параллельного десятого «а», парень, которого я толком не знал прежде, зато до сих вспоминаю с большим удовольствием.
Поездку в Москву мы назначили на завтра. Я дождался ухода родителей на работу, а собраться в дорогу мне хватило нескольких минут. Я взял паспорт, из семейной бюджетной коробки отсчитал денег на билеты туда и обратно плюс трехдневное питание, надел под пальто теплый свитер (дни стояли морозные). У меня, вечно пижонящего своей спортивностью, все же хватило ума сунуть в чемоданчик кальсоны и шерстяные носки — на всякий московский случай. О том, куда и зачем я отправляюсь, я поведал только бабке, недавно приехавшей к нам на жительство из неведомого мне Кириллова, родины отца.
Московский вокзал был забит народом и полон милиции. Шум стоял такой, что не только мы с Серегой едва слышали друг друга, но и постоянно повторяемые слова из милицейского мегафона дошли до нас не сразу: все поезда на Москву отменены, кассы не работают, убедительная просьба гражданам разойтись. Мы протискались к кассам: точно — закрыты. Вот тебе и Москва, вот тебе и гордый телефонный ответ Гале…
Сколько-то времени спустя мы с Серегой стояли на канале Грибоедова, вяло обсуждая вопрос: расходиться ли по домам или все же идти в школу, хотя бы к третьему уроку. В это время возле нас затормозил автофургон, и шофер, открыв дверцу кабины, крикнул:
— Не в Москву ли, ребята, собрались?
— В Москву! В Москву!
— По стольку-то с носа, и будете в Москве, идет? — шофер назвал цену, даже меньшую стоимости плацкартного билета.
— Идет, идет, спасибо!
— Тогда скачите в кузов!
В фургоне в соседстве с бензиновыми бочками впереди была скамья, по краям которой, у стенок, уже сидело двое: девушка в пальто и шали и тетка в огромном тулупе. Мы с Сергеем пристроились между ними.
— Будем проезжать Среднюю Рогатку, накрою вас двоих брезентом, — предупредил шофер, — там обязательно милиция сунется, а вас у меня в путевом листе нету.
В кабине с шофером тоже сидела женщина. Автофургон вез бензин для трех автобусов, везших людей с их предприятия в Москву на похороны. Автобусы должны были ждать автофургон в Торжке.
— К утру там будем, пересядете к нашим в автобус и — со свистом до Москвы, до самого Колонного зала! — весело пообещал шофер.
У Рогатки он действительно накрыл нас брезентом, заскорузлым от мороза, воняющим бензином, и снял его лишь на подъезде к Пушкину. Далее путь был свободен. Машина мчалась по заснеженному шоссе, временами подскакивая на ухабах, хлопая мерзлым брезентом занавески. Температура в фургоне была та же, что и за бортом.
Считанные разы в жизни, несмотря на все свои Заполярья и Антарктиды, я промерзал так, как в этом фанерном ящике. Я проклинал свою дурость: не надеть кальсон и теплых носков дома, как надел их Сергей! Вот они, вот — в чемоданчике, под рукой, а ты корчись мерзлой кочерыжкой, сидя между этими чертовыми женщинами, не будь которых, я мог бы без всяких хлопот прямо на ходу отлить из фургона, а не терпеть из последних сил, ожидая с тоской, когда лопнет мочевой пузырь и я все равно опозорюсь перед этими окаянными спутницами. А машина все катит и катит. а мука все длится и длится…