Ни шофера, ни кого-то другого из нашей фургонной компании не появилось. Платить было некому, да, в принципе, и не за что (не довезли же до конца, как договаривались), и мы с Сергеем решили прорываться на Калинин. Прощай, фургон, прощай, Алевтинин жаркий тулуп, прощай, сама Алевтина, не знаю даже, как тебя и определить, как определить то, что ты со мной сотворила!
Расспросив людей, в каком хоть направлении находится этот самый Калинин. мы вышли на шоссе и тут же остановили проходящий самосвал. Кабина была уже занята двумя пассажирами, и молодой веселый мордатый шофер за совершенно чепуховую цену предоставил нам кузов, посоветовав только держаться крепче и не околеть от холода. До Калинина он домчал нас воистину с «ветерком». Единственным воспоминанием от этого перегона, уцепившись руками в железный борт самосвала, был встречный ездок. Он стоял в санях, в которые была впряжена корова, и, размахивая кнутом, подгонял ее, бегущую рысью. Когда мы расплачивались с шофером, я случайно увидел в зеркале заднего обзора свою физиономию и даже вздрогнул: исхлестанная ветром, она была совершенно кирпичного цвета.
В Калинине мы первым делом кинулись в столовую и долго сидели там, жуя и отогреваясь. Столовая то пустела, то переполнялась пассажирами, наскоро перехватывающими. Все они катили из Москвы, побывав уже в Колонном зале, повидав Сталина. Две студентки, подсевшие за наш столик, торопливо глотая гуляш, перебивая друг друга, поведали нам подробности: как лежит (руки вытянуты), как одет, как выглядит (он рябоватый, ребята!), кто стоит в почетном карауле. Студентки даже объяснили нам, как добраться до Колонного зала от Ленинградского вокзала. Но, ребята, там такая давка, такое людское месиво, даже трупы имеются!
Что нам трупы! Главное то, что эти счастливчики уже обратно катят, целые поезда счастливчиков, повидавших вождя, а мы еще — туда, мы еще в каком-то Калинине застряли и когда еще доберемся до Москвы! И неизвестно еще — доберемся ли…
Мы помчались на станцию, где на путях шныряли подобные нам жаждущие, и в конце концов забрались в пустой пассажирский состав, якобы идущий в Москву. Во всяком случае, головой он был направлен в нужную сторону. Сели на пол, затаясь, остерегаясь даже разговаривать. Вскоре состав действительно тронулся и безостановочно, на большой скорости, пер до самого Клина. Мы уже перестали опасаться, спокойно ожидая конца стоянки, и тут как раз и захватил нас милицейский патруль, прочесывающий вагоны с двух концов состава.
Поверженные и вялые, стояли мы на клинской платформе: финишировать в двух шагах от Москвы, после стольких преодоленных препятствий! Состав медленно тронулся. Человек пять из нашей вагонной братии и мы с Сергеем двинулись за ним, потом побежали, и бежали даже за пределами платформы, неизвестно на что рассчитывая, просто не в силах расстаться с этим поездом, идущим, правда, все еще очень медленно. И вдруг:
— Давай на тендер, ребята! — крикнули нам с паровоза, и мы, один за другим, вскарабкались по лестнице на тендер, поплюхались на угольные кучи.
Чумазый кочегар весело помахал рукой ментам на платформе, паровоз пронзительно свистнул, вышвырнул из трубы столб дыма, и наш родимый поезд покатил к Москве.
Финишировали мы где-то на запасных путях Ленинградского вокзала. В вокзальном сортире, набитом людьми, как и все остальные углы здания, я вновь увидел в зеркале свою физиономию. К общей кирпичной ее окраске добавилась еще угольная гарь, въевшаяся во все поры, плюс красные, как у кролика, глаза, плюс свалявшиеся в паклю волосы, и в довершение всего — неистребимый бензиновый запах фургонного этапа путешествия.
Но все это было неважно: вот она — Москва, и теперь уж последние препятствия мы преодолеем наверняка!
Скажу сразу: в Колонный зал мы не попали, хотя уже были в какой-то сотне-другой метров от него. О том, что из себя представляла тогдашняя давка на подступах к сталинскому гробу, живописали многие. Хотя в нашей с Серегой части толпы никто не был затоптан насмерть, я навсегда с тех пор сохранил отвращение к любому людскому скопищу. Представьте себе человеческую массу, точно поршнем вдавливаемую в промежуток между стеной домов и параллельной этой стене колонной стоящих впритык «студебеккеров» с солдатами. Впереди тупик: «студебеккер», поставленный поперек. Толпа давит сзади, передние, прижатые к борту грузовика, умоляют солдат отвести машину, вопят, плачут, проклинают, плюют солдатам в лица. Вот какая-то вопящая женшина (как она сюда пролезла?) вдруг замолкает, свесив голову, и солдаты с руганью и невероятным трудом втаскивают ее в кузов, уже без пальто и в одном башмаке, и тут же бьют по рукам кого-то, цепляющегося за борт, пытающегося влезть следом. Вот мужчина, притиснутый к витрине булочной, так с распростертыми руками, вопя, вдавливается внутрь, а вслед за ним, в звоне осколков, еще кто-то, и еще…