Но я и сам уже почувствовал, что вполне достаточно. Я поклонился публике, собрал свои бумажки и под горячие аплодисменты зала отправился на свое место, сел, хлопаемый по плечам приятелями.
— Кто желает высказаться по поводу услышанного? — спросил Илья.
Я совершенно не рассчитывал на то, что будут еще и высказывания (это было для меня впервые), но тем не менее потупился с лицемерной скромностью, как бы готовый услышать любые замечания, как бы горьки они для меня ни были.
Критики, впрочем, было мало. В основном все дружно отмечали «свежую юмористическую ноту» в стихах и оригинальность тематики, лишь некоторые слегка покритиковали лирику. Поэт Валентин Горшков, симпатичный первокурсник, сказал, что в моей лирике явно чувствуется влияние Есенина и Блока (если бы!).
— Да, я тоже это заметил, — поддержал его Фоняков.
Знали бы они всю глубину тогдашнего моего невежества! Завершая критический разбор, Илья Фоняков, тоже отмечая «свежую струю» новичка, сказал:
— У нас в ЛИТО тоже есть поэты со схожим направлением дарования — например, Валерий Шумилин.
— Которому никогда не дают здесь слова! — прокричал с места Валерий Шумилин.
— Да ради Бога, Валера, — развел руками Фоняков, — выходи и читай!
Валера вышел к трибуне и, перебирая пальцами пальцы, стал читать что-то длинное про папу, маму и сына, про их недавно купленный автомобиль «Москвич» — причину разнообразных семейных приключений. Я слушал плохо, все еше оглушенный впечатлением от собственного выступления, от обсуждения. «Папа-мама, мама- папа», — влетало время от времени в мозг. И вновь были дружные аплодисменты этой на редкость мягкосердечной аудитории.
Заседание литкружка завершилось. Никакого бунта не произошло. Бунт Валера променял на свое выступление. Неужто это тут у них такой дефицит?
Потом мы всей компанией горняков, с Курой и Гусем, пошли пить пиво и обсуждать событие в знакомую столовую на Восьмой линии. Университетские поэты полагали, что теперь я автоматически становлюсь членом их литкружка, и я, кивая, твердо знал, что больше туда я не ходок. А вот показать стихи литконсультанту газеты «Смена», как советовали они мне, будучи ушлыми и многоопытными, это, пожалуй, нужно сделать, и поскорее. Почему бы не напечататься в газете «Смена», если, например, Кура со своими «папами-мамами» помышляет аж о сборнике?
Поразительна была моя тогдашняя самоуверенность вкупе с доверчивой наивностью.
18
Разузнав, где находится эта самая «консультация» и что консультант — поэт Семенов Глеб Сергеевич, я в ближайший же приемный день отправился завоевывать газету «Смена».
В полутемном коридорчике тесного помещения сидела разновозрастная очередь, человек из пяти, шелестящих бумагами. Я уселся на свободный стул и тоже принялся перебирать свои листочки: какой шедевр положить на прочтение первым? У двоих в очереди стихи были перепечатаны на машинке, и это выглядело гораздо значительней рукописного варианта. Невидимый консультант сидел в комнате, откуда слышалось невнятное бухтенье. Я знал, что в комнате трое: один беседует с консультантом, двое сидят на стульях — и что обрабатывает консультант поэтов довольно быстро.
Из комнаты вышла женщина, впихивая в сумочку сложенные листы, в двери вошел очередник-коридорник. Чем-то это напоминало перемещение у врачебного кабинета, где я побывал недавно. Консультант и в самом деле работал быстро: не прошло и получаса, как я оказался в комнате, уже третьим в очереди.
За столом сутуло высился худощавый длиннолицый человек, в пиджаке и свитере, с волосами, зачесанными набок, на косой пробор. Это и был поэт Глеб Сергеевич Семенов.
Знал бы я тогда, на кого вывела меня судьба! О том, что значил этот истинно высокий поэт для молодой ленинградской литературы той поры, написано немало. Все, что было в этой литературе значительного, так или иначе прошло через его руки. Начав еще с конца сороковых работать с подростками литстудии Дворца пионеров, в пятидесятые он создал любимое свое детище — ЛИТО Горного института, а после его разгона — ЛИТО при ДК Первой пятилетки, а после его разгона… а после разгона следующего…
Он был истинным Учителем нескольких поколений поэтов.
Но всему этому еще предстояло свершиться.
Итак, за столом сидел сухощавый сутулый консультант «Смены» и негромко, как говорит врач пациенту, чтобы не смущать того в присутствии посторонних, что-то втолковывал поэту. Чутким ухом я уловил часть разговора:
— «РукУ» и «на суку» — это не рифма, — говорил консультант, — нет, не потому, что нескладно, а потому, что по-русски говорят не «рукУ», а «рУку». Вы уж мне поверьте… Ну, а слово «ногУ» вам не режет слух?