— И чего они там думают? — удивился Лев, весь радостный в предвкушении начала мероприятия.
Руководителей семинара было трое. Запомнил я главного — Хазина. Мудрено было не запомнить этого, попутно с Зощенко и Ахматовой, охаянного Ждановым поэта. Знаменитое «Постановление» изучалось в школе, и словосочетание «пошляк Хазин» врезалось в память еще тогда. Так вот он каков, автор «Онегина в Ленинграде»! «Припомнив старые порядки, Решил дуэлью кончить спор, Полез в карман, Но кто-то спер Уже давно его перчатки. За неименьем таковых, Смолчал Евгений и затих…»
Посовещавшись с двумя сотоварищами, Хазин объявил коллективу, что в первый день конференции назначить оппонентов первому читающему не смогли. Всем придется работать со слуха. А читать первым будет…ээ… ну, пусть это будет Олег Тарутин. Расскажите нам, Олег, коротко о себе и начинайте читать.
Ну, вот и худшее свершилось. В первый день конференции оказаться первым читающим (и обсуждаемым!) на таком семинаре! Может, уйти отсюда сразу же, до начала этого цирка? «Попал как пест в ложки», — как говаривала моя бабка. Семинар сатириков-баснописцев… «Ворона и лисица», «Стрекоза и муравей»… Ну, что я тут могу читать? Пока не поздно, повернуться да и уйти. Уйти, а?
Между тем я уже восседал со своей папкой за отдельным «авторским» столом, и коллеги-баснописцы рассматривали меня с любопытством. Я перебирал бумаги в раскрытой папке. «Васю расспрашивал Сеня»? К черту его, опозоренного стенгазетой! «Дядя — типчик аморальный, Жил в квартире коммунальной»? Это вообще — непотребство! «Пролетария»? «Я — сын крестьянки и двух рабочих, И я родился под залп „Авроры“»? Нет!
Время шло. Публика недоумевала. Неожиданно я озлился, выволок из папки стихи, лежащие теперь снизу — первоначальный вариант материала для конференции, — и начал читать, со стихотворения «После праздника». «Свистя мотивы всякие, Иду, слегка сконфуженный, Бутылки в сетке звякают, А их не меньше дюжины…» Стихотворение было о том, что нечего, мол, коситься с осуждением на студента с порожней тарой, бутылки, мол, покупались на праздник, и платили за них честно заработанными рублями (разгрузка в порту), а осушались бутылки под хорошие тосты, за хорошие дела. Потом я прочел «Весну», охаянную Горбовским на обсуждении в Лито, потом еще, еще и еще.
Публика, в том числе и руководители семинара, внимали мне с недоумением, крепчавшим от стихотворения к стихотворению. Недоумение это прозвучало и в последующих выступлениях, почти у всех начинавшихся с оговорки, что, дескать, трудно судить о стихах со слуха, но… Но где же, простите, в этих стихах сатира? Где она, с ее разящим жалом? Может быть, автор считает жалом ту самую сосульку, что убила кота? Не мелковат ли объект сатиры? И притом — мораль. Есть ли мораль хотя бы в одном стихотворении Олега Тарутина? А где басенная стилистика? И вообще — что тут особо смешного в этих так называемых сатирах?
Семинаристы дружно отторгали меня в качестве собрата-сатирика, сотоварища-баснописца. Были они, конечно, абсолютно правы, и мне бы только радоваться такой их реакции, но, помню, я в конце концов даже обиделся на это дружное непризнание: интересно, кому это передавал свою лиру сатирика Виктор Салов еще на первом курсе института?
Обсуждение мое получилось очень активным и долгим, мы даже едва ли не опоздали на бесплатную кормежку в ресторане писательского Дома.
После перерыва в хазинском коллективе началось обсуждение Алексея Кирносова. И во время его чтения семинаристы кидали на меня выразительные взгляды: понял теперь, что такое настоящая-то сатира?
— «Караван», — огласил Кирносов название очередного стихотворения. «Идет в пустыне караван. И там бархан, и тут бархан… Немилосерден летний зной В пустыне желтой и сухой. Пьют ишаки, и люди пьют. Идет — не пьет — один верблюд…» Этот самый верблюд день не пьет, второй, пятый… «И на седьмой ни капли в рот Верблюд, как прежде, не берет». А вот и басенная мораль — точная и емкая: «Боюсь, что тот, кто много пьет, И этой басни не поймет»
Безусловно, это была натуральная басня, и этот хазинский семинар был для Алексея Кирносова истинно родным.
Больше я на этот семинар не ходил. Все остальные дни конференции я болтался по Дому писателей, нелегально проникая на семинары друзей-горняков (Красная гостиная, Мавританская гостиная, Готическая гостиная, биллиардная), я сидел на этих семинарах — гость-нелегал, остро переживая свое изгойство, неприкаянность и обиду.
Все горняки были оценены на своих семинарах (руководители: Шефнер, Панова, Берггольц, Орлов, Дудин…), все были выдвинуты на общее — в последний день конференции — выступление в Белом зале писательского Дома. Более того, всем нашим были даны рекомендации на публикации: кому — в газете, кому — в журнале, а Володе Бриту семинаром был даже рекомендован сборник стихов. Впрочем, тогда я и представить себе не мог всей эфемерной весомости таких рекомендаций для редакций журналов, а тем паче для издательств.