В Хабаровске, следуя выдолбленной наизусть инструкции, я без приключений пересел на комсомольский поезд, а в Комсомольске, показавшемся мне очень чистым и уютным, сразу же двинулся на речной вокзал.
Нижние Халбы, все еще воспринимаемые мной как часть абстрактного заклинания, и в самом деле значились в вокзальном расписании. И не виданный мной колесный пароход, пришвартовывающийся к деревянному пирсу, — вот и он имеется в наличии.
По трапу, опередив толпу пассажиров, сошел, громко стуча сапогами, мужчина в штормовке и свитере. Был он огненно-рыж — буйной шевелюрой и бородой, а свободные от растительности части его лица тоже имели медно-красный цвет. Голенища его сапог у щиколоток и наверху были перехвачены ремнями с пряжками, рюкзак небрежно висел на одном плече, у пояса болтался нож в деревянных ножнах. Залюбуешься. Увидев меня, стоящего на пирсе, с набитым рюкзаком у ног и зачехленным ружьем на плече, он направился в мою сторону, заранее протягивая руку.
— Из Ленинграда? Из Дальневосточной? — спросил он, издав сильный запах перегара. — Значит, свой. Хлопушин Юрий, — представился он. — Будем знакомы. Куда добираетесь?
— Сначала в Нижние Халбы, потом в Бактор, в партию Ильиновой, — сказал я, оглядывая этого человека с восхищением.
— Доберешься, — пообещал Хлопушин, перейдя на «ты» — Слушай, а пожевать у тебя найдется? — и хлопнул себя по булькнувшему карману. — Примем по граммульке!
— А как же… — начал я, имея в виду пароход.
— Уложимся до отхода этой лайбы, гарантирую, — прервал меня лихой Хлопушин, — пошли вон туда, в тенек.
Мы сели на берегу Амура, у самой воды. У меня были тушенка и полбуханки хлеба, купленного на хабаровском вокзале.
— И кружку доставай, — сказал рыжебородый, лихо вонзая нож в днище консервной банки, — у меня только одна.
То, что булькало в его кармане, оказалось бутылкой питьевого спирта, опорожненной наполовину и заткнутой какой-то подозрительной тряпицей, уж не сморканным ли носовым платком? Спирта я доселе не пробовал. Хлопушин плеснул в свою кружку, но разбавлять спирта не стал, а поставил кружку с водой рядом.
— Сейчас я выпью, а ты потом разбавляй, как тебе нравится.
Хлопушин, ловко вбросивший в красную белозубую пасть свою порцию неразбавленного спирта, шумно выдохнувший и лишь после этого запивший и заевший, снисходительно созерцал мои конвульсивные усилия, с которыми я пропихивал в горло смесь теплого спирта с теплой амурской водой.
— Научишься, — говорил мне рыжий, поедая с ладони тушенку, — тут, брат, ничего другого не пьют. Давай повторим, — говорил он немного погодя, — и брось ты думать об этом энцефалите (я расспрашивал его об этом страшном клеще), ну, знаю я пару укушенных, ничего особенного. У одного руку скрючило, у другого морду перекосило — ну и что? А смертельный случай вообще только один знаю. Ну, будь здоров! — и вновь забросил спирт в свою пасть.
На пароход я вошел последним, под яростные вопли швартового матроса, волоча по трапу ружье в чехле и рюкзак, мотаемый из стороны в сторону, ужасно вдруг потяжелевший.
Весь путь до Нижних Халб я просидел на палубе, у поручней, обдуваемый ветром на неоглядной речной шири, таращась в амурские волны, вначале тупо и бездумно, а потом уже вполне осознанно.
К Нижним Халбам пароход подошел ночью и встал метрах в ста от берега, как можно было судить по редким поселковым огням. В числе еще трех пассажиров я был погружен в пароходный вельбот и высажен на берег. В отличие от моих совельботников, тут же куда-то исчезнувших в ночи, идти мне было некуда. Я сел на берегу, прислонившись спиной к полуразвалившейся, ушедшей в песок лодке, и наблюдал, как удаляется мой пароход, расцвеченный всеми огнями, подобный плывущей люстре на фоне речной и небесной тьмы, и люстра это все уменьшалась, уменьшалась, пока не исчезла. Потом я достал из рюкзака одеяло, завернулся в него и уснул.
Утром я отыскал медпункт и Надежду Мейхайдарову, при этом медпункте живущую. Она нисколько не удивилась моему приходу: экспедиционники останавливались у нее не впервые. Без лишних разговоров она застелила мне раскладушку у свободной стены комнаты, а на мое робкое предложение ночевать на кухне только усмехнулась:
— Не бойся, парень, я тебя не трону!
Почтового глиссера пришлось ждать всего два дня, но и этот срок был для меня существенным в плане затрат на пропитание. Денег было в обрез, слишком уж я шиковал в вагоне-ресторане поезда Москва — Хабаровск. Сколько надо будет платить за глиссер? Сколько проторчу я в поселке Бичи, попав наконец в них? И когда наконец достигну я Бактора, доберусь до вожделенного котлового питания? Питался я фактически за счет медсестры, изредка принося к столу то консервный «рыбный частик», то кулек макарон. «Частик» не ела даже хозяйская кошка.