Федька все ныл, чтобы мы выходили прямо на Горюн и сплавлялись на бревнах до Бактора. Но, во-первых, маршрут, а во-вторых, где этот самый Горюн? По карте — на западе, а где запад? Как назло, стояло марево, притом у меня уже не было уверенности даже в отношении солнца: точно ли оно восходит тут на востоке?
Наконец я внял Федькиным доводам, взял по компасу азимут 270 — чистый запад, и мы пошли напролом. На шестой день от начала этого паскудного маршрута мы вышли на марь, несомненно свидетельствующую о близости реки. И с мари я увидал этот окаянный хребтик далеко в стороне, километрах в десяти от нас.
Двинулись по мари. Издали эта зеленая мерзость казалась ровной, как скатерть, но вся она состояла из высоких конусообразных кочек с узкими промежутками между ними. Сквозь траву сверху не было видно, где кочка, где промежуток. Кочка, как живая, выворачивалась из-под ноги, мы плюхались на вытянутые руки, по самые плечи увязая в мокрой каше… Целый день шли мы эти десять километров. Но всему приходит конец. Мы выбрались на хребтик и повалились у геодезической вышки, поставленной на коренных развалах белых кварцитов. Это было то самое место, в пяти километрах от которого нас должны были дожидаться коллеги. Если только они, плюнув на нас, не подались в Бактор. Мы с Федей залезли на треногу и уснули как убитые, даже не отреагировав на начавшийся дождь.
Проснувшись, мы доели весь НЗ, и пятикилометровый отрезок позорного маршрута я проделал по всем правилам геологической съемки.
Коллеги ловили рыбу, и наша задержка нисколько их не возмутила. Моторист Фомич привез почту и мне, и Зойке: ей от мужа и от забайкальца — толстую пачку, мне — от родителей, от Татьяны и от Леньки Агеева (еще из военных лагерей). Лежа в пологе над Горюном, мы с Зойкой шелестели страницами долгожданной почты. Татьянино письмо было совершенно бестемпераментным и каким-то детским и заканчивалось странным шифром: шесть точек и еще пять точек.
— По-моему, это расшифровывается как «крепко целую», — предположила Зойка, подсчитав буквы первых двух слов в конечной фразе своего забайкальца: «крепко целую, мое солнышко!» — Но зачем такая конспирация?
— Такая она у меня девочка стеснительная, — снисходительно ответил я, совершенно не уверенный. в правильности расшифровки. «Свет в палатке в одну свечу, Да и той остается мало. Я лежу и письмо учу, То, что ты мне сегодня прислала…» Это было началом моего первого таежного стихотворения.
Прибыв в Бактор, несколько дней мы прожили там всем составом (плюс излечившаяся начальница). Кстати, слух о моем грехопадении в день приезда гулял по этому малонаселенному колхозу и активно обсуждался работягами, как оказалось — поголовно моими молочными братьями.
Затем мы разделились. Начальница, Зойка и Гришечкин с рабочими отбыли на составление детального разреза на одном из ключевых мест территории. Работа рассчитывалась дней на двадцать, а то и больше. Мне же было поручено обколачивать два скальных обрыва (километрах в десяти выше Бактора) и — кровь из носу — выколотить хоть какую-нибудь юрскую фауну. Мне передавалась персональная моторка и рабочий Олег Макаров, тот самый парнишка, сын Фомича и пасынок завмагши, а также повариха Шура, совсем запьянствовавшая в Бакторе. Обколотив обрывы, мне следовало провести опробование на сурьму в низовьях Горюна, а затем следовать моторкой в Нижние Халбы, где все мы и воссоединимся.
Денег мне не оставляли, все продукты я должен был брать у завмагши. Очень не хотелось расставаться с большинством, особенно с Зойкой и сверстниками-коллекторами. При этом неприятно томила мысль, что оставлен я как не справившийся со съемочным маршрутом, оставлен на чисто механическую, бездумную работу, это я-то, знакомый с детальными разрезами еще по Хакассии и Зайсану! Я еще не понимал, что вынужденное одиночество, тот самый коллапс, в котором замкнут ты со всем своим прошлым, с надеждой на будущее, — лучшее состояние для стихов.
Наутро в мое распоряжение явился юный тезка, Олег Макаров — курносый, пухлогубый парнишка. К тому времени у меня уже была составлена диспозиция наиболее рациональной организации самостоятельных работ: «ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт…», верхние обрывы, нижние обрывы, сурьма. От услуг поварихи пришлось отказаться. Едва вниз по Горюну ушел экспедиционный караван во главе с начальницей, Шура хватанула флакон цветочного одеколона и, покрытая пятнами крапивницы, вперлась ко мне, предлагая заменить собой вновь отсутствующую нанайку Милу. Тут уж надо было действовать решительно, не давая новой пищи вздорному общественному мнению. Я вытолкал повариху за дверь, пригрозив рапортом за срыв полевых работ, и решил обойтись без ее кулинарных услуг — сами сготовим.