Приближался полевой сезон. На «весновку» (на заброску продуктов и снаряжения на полевую базу) уже укатил Паша Филиппов, чуть позже, в помощь ему, отправился Витя Ильченко. Герман и Володя Левитан уехали на совещание в Хабаровск, в управление. Встретиться мы должны были уже в Большом Невере, куда из Нижней Тамбовки (с Амура) перебазировалась база экспедиции.
Перед своим отъездом Герман Степанов (по моей просьбе) сходил в Горный на распределение Гришки Глозмана. Тому, как год назад мне, грозило распределение в какую-нибудь дыру, где он был бы никому не нужен. Герман подал на него заявку Дальневосточной экспедиции, и это решило дело. После защиты диплома и военных сборов Григорий должен был работать с нами.
В один из предотъездных дней Таня выдала мне такую информацию. Да, она очень хорошо ко мне относится, она очень ко мне привыкла, но она очень сомневается: любовь ли это? В ее жизни, оказывается, был человек (имярек), много старше ее, так вот, к нему она чувствовала нечто другое, чем ко мне. Она мне ничего о нем не рассказывала, потому что ничего такого между ними не было, но чувства ее к нему (это факт!) были не такими, как ко мне. Она могла не говорить мне всего этого именно перед моим отъездом, но я все время пристаю к ней с этим замужеством (правда, всегда с вечными своими шуточками, так что трудно понять: серьезно это или нет?). Она хочет быть со мною честной и откровенной. Вот я уеду, и давай оба разберемся в своих чувствах, ладно?
Ничего себе «ладно» — укатывать почти на полгода под такие прощальные арии… Впрочем, я почему-то не очень верил ее речам. Изо всех моих любвей эта любовь внушала мне наибольшую надежду на счастливый финал.
Вот и опять — скорый поезд Москва — Хабаровск, знакомая мне «шестерка»… Но насколько веселее прошлогодней была эта поездка! В Большой Невер с нами ехали в основном экспедиционные женщины: лаборантки и минералоги, а еще — целая компания практикантов, тоже преимущественно девушек. Душой компании был Леня Обрезкин — всегда веселый и непосредственный.
— Я бы тебе отдался! — говорил он очередной женщине, и та смеялась, понимая, что это абсолютная правда. Ленька (очень, кстати, красивый парень) отдался бы любой, в любое время, в любом месте.
Где-то под Читой в наш вагон сели трое. Без багажа, видимо, — не на долгую езду. Все трое имели приблатненный вид: кепочки, сапоги гармошкой, челки, пиджаки, у одного — яркие фиксы. Этот фиксатый, судя по всему, главный — восточного типа, смуглый и носатый, подсел к нам (мы играли в карты на чемодане, держа его на коленях меж скамеек).
— Давайте в буру, — мрачно предложит чужак.
— Не, мы в дурака, — сказал кто-то из студентов.
— Пусть в дурака, сдайте и мне, — потребовал фиксатый.
— Не пойдет, — сказал Ленька, впервые глянув на него в упор.
— Что так?
— Рожа мне твоя не нравится, — пояснил Ленька.
— Выйдем в тамбур, — еще более потемнев лицом, сказал фиксатый.
Ленька аккуратно положил карты, рубашкой. вверх, на чемодан:
— Пошли.
Похолодев, я подумал о рюкзаке, где у меня лежал нож и малокалиберный пистолет, купленный у Хлопушина перед отъездом (тот самый рыжий полевик с речного вокзала в Комсомольске). Вынимать все это было поздно: Ленька, фиксатый и двое его спутников стояли в закуте перед туалетом. Я и кто-то из студентов пошли туда же. Ленька открыл туалетную дверь, впустил фиксатого, вошел следом и с лязгом эту дверь захлопнул. Мы встали по бокам мрачной блатной пары, ожидая от нее чего угодно: тычка ножом, выстрела…
— Я — пацан, — слышался голос фиксатого, — а ты мне, как фраеру…
Ленькиного голоса слышно не было. Потом дверь открылась, и фиксатый вышел, слегка подпихнутый Ленькой в плечо. Ленька подошел к нашим двоим, глянувшим на него еще более мрачно, взялся обеими руками за козырьки их кепок, резко надвинув им на лица, и, не оглянувшись, пошел в наше купе, а мы за ним. Те трое в вагоне больше не появлялись.
Я так и не узнал, что такое Ленька сказал в сортире фиксатому: сам он только усмехался и отмахивался. Кстати, в поезде я впервые увидел его наколки (кисти рук были чисты). Не помню, что там было еще на его сплошь исколотой тощей груди, помню только большой крест и слово «Софа» — имя его жены.
Пункт прибытия, станция Большой Невер, был то ли поселком, то ли городом, бессистемно застроенным и широко раскинувшимся. База экспедиции находилась на отшибе и состояла из нескольких бараков, где уже обжилось начальство, лаборатории, базовская радиостанция, бухгалтерия, отдел кадров. Возле отдела кадров вечно гомонила толпа нанятых на сезон работяг, еще не вывезенных в поле. В основном это были бичи. Опытные экспедиционные вербовщики (тот же Хлопушин) набирали их в самых разнообразных местах по ближайшим станциям: на вокзалах, в столовых, вплоть до КПЗ. У согласившихся работать забирали под аванс паспорта и отдавали их в отдел кадров, а тот распределял завербованных по партиям. Вот и толкались они тут: кто домогался денег, кто требовал паспорт назад.