По утрам, высунувшись из-под полога, мы с надеждой смотрели на небо, и, как вчера, оно нависало над тайгой темно-сизой низкой крышей обложных туч. Под пологом мы ели, наливались «от пуза» кипятком, раскочегаривали напоследок костер, чтобы пропариться впрок, потом разбрасывали костер, и маршрут начинался.
Дождь лил с ничтожными перерывами. Вроде бы теплый дождь, но он постепенно высасывал тепло из тел, одежда липла, в хлюпающих башмаках деревянели ноги, пальцы рук корчило так, что с трудом можно было удержать карандаш или компас. Пока я записывал, Юрка прикрывал мою пикетажку лотком. Несколько раз в день мы разжигали костры не с тем, чтобы просохнуть, а с тем, чтобы пройти потом сколько-то времени в горячем пару мокрой одежды. «Небо — тряпка половая. Жмут ее четыре дня. Хоть бы молния какая Угораздила в меня! Хоть бы высушила сразу Желтой вольтовой дугой! Стать бы рыбой круглоглазой С красной жаброй за щекой…» — сочинял я потом в Березитове. А тогда в голове, казалось, не было ничего, кроме холодной воды, булькающей там на каждом шагу.
Главное было — не прозевать начала переохлаждения.
Последний день обложных дождей был 31 августа. С ночлегом мы припозднились, и, когда углядели подходящую площадку для стоянки, уже темнело. Ленька принялся разжигать костер. Сухие коробки спичек хранились у нас в одном из двух презервативов из купленной мною в Невере пачке. (Второй презерватив, оставленный в Березитове, я с недавнего времени хранил для Нели.)
Встав на четвереньки, Ленька скрюченными пальцами вычиркивал спички одну за другой, пихая их под стружки, под бересту, — все было мокро, все сочилось водой. Мы с Юркой Шишловым натягивали меж деревьями тент. Потянули — лопнула веревка. Свели деревянными пальцами концы веревки, но затянуть узел не было никакой возможности.
— Зубами тяните! — матерясь, командовал Ленька, стоящий на четвереньках с залитым водою лицом.
Стали тянуть концы веревки зубами. Я глянул в ощеренную Юркину пасть с веревкой, зажатой его зубами из разнородного металла: «этот — из ложки-нержавейки, этот — из японского сплава…» — вспомнил я это и, захохотав, выпустил изо рта конец веревки. Мы попадали в разные стороны. Глядя на меня, заржал и Юрка.
— Дурной смех! — сурово определил Ленька. — Не удастся разжечь костер, будем идти, покуда сил хватит, иначе передохнем от переохлаждения!
Потом Юрка, вспомнив опробованный кем-то способ, отхватил ножом кусок своего резинового каблука, и Ленька все же разжег костер. Мы раскочегарили этот костер, как доменную печь, ставя шатром целые сухостойные стволы, валяющиеся тут в изобилии, и, разморенные благодатным жаром, любовались на то, как, клокоча огненным нутром, костер вышвыривает во тьму малиновые фонтаны искр.
А назавтра дождь прекратился, и оставшиеся маршруты воспринимались нами чуть ли не курортными прогулками. В одном из таких маршрутов мы отмечали день рождения Леньки — тридцать четыре года. На вечернее послемаршрутное пиршество у нас были припасены рожки с маслом (это тебе не «затируха») и по банке сгущенки на брата. Я вручил имениннику поздравительное послание со всевозможными пожеланиями. Послание заканчивалось так: «И основное не забыто. Тебе желаем, старина, Попасть скорее в Березитов, Где спирт, чифир и Шевнина» (Фамилия Тамары Ильиничны.)
Наконец все наши южные маршруты были завершены. На последней стоянке мы отоспались, доели остатки харча. Далее был выход на базу — холостой ход, пусть и с полными рюкзаками, пусть и двадцатипятикилометровый, но все равно прогулочный — по тропе!
На тропе мы растянулись. Я намного опередил ребят и пёр в Березитов, точно подталкиваемый в спину, — там ждала меня почта, непременно уж доставленная со станции каюрами. Тропа уткнулась в Хайкту, тут должен был иметься брод, но только не после таких дождей. Сбило меня с ног, когда я прошел уже середину бывшего брода, да и то очень удачно сбило, прижав к берегу метрах в ста ниже. Я даже не выпустил из рук молотка, цепляясь за кусты.
Когда появились наши, я успел уже выжать одежду и почти обсохнуть и с вырубленным заранее шестом в руках орал им со своего берега, куда их примерно снесет. Потом мы все трое двинулись на Березитов.
Конец маршрутам, и сезону почти конец. В прошлом — Дес. Разграбленный лабаз, комарье, дожди, все наши мокрые ночевки и продуктовый подсос — в прошлом. Отбухали, отработали, сделали все, что было положено, впереди — одна только законная приятность. Удивительное это ощущение — конец сезона.
В Березитов мы вошли, горланя песню о стланниках. Все отряды уже собрались на базе, ждали нас. Герман умел устроить людям праздник. Все — потом, все — завтра, даже баня, даже письма, сейчас — застолье, все вместе: и геологи, и работяги, и обе наши хозяйки. «Наливай! — Ну что же, резонно. И себе налью, и другим. Мы справляем конец сезона, Мы пришли вчера из тайги…» Не вчера мы пришли, а сегодня, это — стихотворная фальсификация, ради складу, и не я разливаю, а Ленька Обрезкин набулькивает во все кружки щедрой рукой. Лей, Ленечка, хоть и косой я уже, потому что не закусываю, а воплю песни, ничего, если что — пойду поблюю вслед за Гришкой, любезным сердцу поэтом, ничего — все ведь свои. Это тебе не прошлогодняя моя партия, это березитовский коллектив! Чувствуешь, Гришка, какие люди, как тебе повезло с полем? И мне повезло. Повезло мне, что мешок мой спальный кто-то расстелил, есть куда воткнуть рога пьяному и счастливому…