Дней через десять должен был прилететь вертолет, чтобы в несколько рейсов перебросить людей в Невер. Пока мы потихоньку занимались камералкой — готовили полевые материалы к приемной комиссии.
Наш с Нелей роман полыхал вовсю. К решительным шагам ее подвигнуло почти круглосуточное Ленькино квартирование в женской половине. Неля просто шалела от всего, чему была свидетельницей.
Как-то мы пошли с ней за водой на березитовский ключ. Со всех сторон к поселку подступала тайга. В безветренной прохладе ясного осеннего дня стояла она на фоне голубого неба в лучшем своем убранстве из всех оттенков пурпурного, желтого, зеленого…
Неля поэтически вскинула голову к небу и начала нараспев:
— Золотая осень, осень без дождей…
— Давай-ка ведра бросим, и будь-ка ты моей! — подхватил я, и мы захохотали.
— Дура я, дура, — сказала она, — давно бы уж нам надо было согрешить…
Неля-Нелечка, прелесть ольдойская, чудо березитовское, подарок судьбы, подарок того удивительного сезона.
А вертолет все не летел. Продуктов в Березитове оставалось в обрез, хорошо еще, что часть людей (и Григорий среди них) ушли с оленями на Урушу для отбора водных проб с дальнейшим переездом в Невер.
Не летел вертолет. Более того, базовский радист нас не слышал.
Отослали на Урушу вторую группу: Ленька, Неля, Тамара Ильинична, трое работяг. Осталось нас шестеро. В несколько ходок перенесли мы все отрядное барахло в соседний, за семь километров, поселок, брошенный прииск, совсем уж развалившийся. Там, мы знали, был большой лабаз топографов, работавших в нашем районе, можно было надеяться на встречу с ними: если уж не продуктов позаимствовать, так хоть попользоваться их рацией — в нашей мы уже сомневались. Неделю мы просидели там в палатке на грибах и ягодах. Каждое утро, в часы связи, Паша цеплял наушники, стучал ключом, пытаясь связаться с базой. Эфир был набит разговорами базы о каких-то списанных костюмах х/б, о спальных мешках и сапогах, об остатках муки и сахара, а нас радист не слышал. Мало того, база совсем не интересовалась самой дальней партией, почти месяц не подающей о себе вестей.
— Все он, сволочь, слышит! — скрипел зубами Паша. — Это начальство Герману пакостит, а радист перед начальством шестерит, гнида! — объяснял он нам, обступившим рацию, бурча животами, полными непереваренных грибов. Все мы исходили злостью на этих базовских гнид, один Герман невозмутимо рисовал геологическую карту, напевая что-то тягучее и однообразное.
— Прорежется он, обязательно прорежется, — говорил о радисте Герман, — а как только будет связь, отстучи ему вот эту докладную.
Суть докладной на имя начальника экспедиции была следующей. На протяжении месяца база намеренно не выходит на связь с партией. По вине руководства люди находятся в аварийной ситуации и вынуждены, оставив казенное имущество, выходить из тайги пешком, через поселок Экскаваторный. Копия докладной — в Хабаровское управление.
Наконец начальство сочло, что сполна проучило строптивого Германа Степанова — базовский радист запрашивал Пашин позывной. «Как слышимость?» — простучал Паша. Подтвержденная слышимость была «на пятерку». «Тогда принимай» — и Паша застучал ключом. Докладная ушла в Невер. В ответ посыпалась лихорадочная базовская морзянка: горячая просьба не раздувать конфликт, уверения в дружбе и любви, обещание срочной помощи. Не страшась быть обвиненным в эфирном хулиганстве, Паша послал базовского радиста по адресу известным всем радистам сокращением и вырубил рацию.
Сразу же после связи, приобщив к оставленному имуществу еще палатку и рацию, мы двинулись на Экскаваторный.
Почему это брошенное таежное поселение называлось столь технически пышно — не ведаю. Домики стояли на телефонной линии, идущей, говорят, до самого Владивостока, в том числе и через нашу территорию. Широкую просеку со столбами, несущими стратегические провода, мы не раз пересекали маршрутами.