| The present guards on duty in solitary were a particularly bad and vindictive set. | Теперешние сторожа при одиночках оказались особенно злой и мстительной бандой. |
| Again and again that day we were cursed for our knuckle talking by whatever guard was on. But we could not refrain. | Сторожа, все без исключения, ругательски ругали нас за перестукивание; но мы не могли отказаться от него. |
| The two of the living dead had become three, and we had so much to say, while the manner of saying it was exasperatingly slow and I was not so proficient as they at the knuckle game. | Из двух живых мертвецов стало трое; нам так много нужно было сказать друг другу, а способ сообщения был безумно медленным, и я не так был искушен в выстукивании, как мои товарищи. |
| "Wait till Pie-Face comes on to-night," Morrell rapped to me. "He sleeps most of his watch, and we can talk a streak." | -- Погоди, нынче вечером придет Пестролицый -он спит почти всю свою смену, и нам можно будет наговориться всласть. |
| How we did talk that night! | И говорили же мы в эту ночь! |
| Sleep was farthest from our eyes. | Сон бежал от моих глаз! |
| Pie-Face Jones was a mean and bitter man, despite his fatness; but we blessed that fatness because it persuaded to stolen snatches of slumber. | Пестролицый Джонс был подлою и злою тварью, несмотря на свою тучность. Но мы благословляли его тучность, ибо она побуждала его дремать при первой возможности. |
| Nevertheless our incessant tapping bothered his sleep and irritated him so that he reprimanded us repeatedly. | Однако наши постоянные перестукивания нарушали его сон и раздражали его до такой степени, что он клял и бранил нас без конца. |
| And by the other night guards we were roundly cursed. | Так же бранились и другие ночные сторожа. |
| In the morning all reported much tapping during the night, and we paid for our little holiday; for, at nine, came Captain Jamie with several guards to lace us into the torment of the jacket. | Утром все они доложили, что ночью было много стука, и нам пришлось поплатиться за наш маленький праздник: в девять часов явился капитан Джэми с несколькими сторожами, чтобы запрятать нас в смирительную рубашку. |
| Until nine the following morning, for twenty-four straight hours, laced and helpless on the floor, without food or water, we paid the price for speech. | До девяти часов утра следующего дня, ровно двадцать четыре часа подряд, мы беспомощно лежали на полу без пищи и воды и этим расплатились за нашу беседу. |
| Oh, our guards were brutes! | О, что за звери были наши сторожа! |
| And under their treatment we had to harden to brutes in order to live. | Нам самим пришлось превратиться в зверей, чтобы выжить. |
| Hard work makes calloused hands. | От грубой работы у человека делаются мозолистые руки. |
| Hard guards make hard prisoners. | Жестокая стража ожесточает узников. |
| We continued to talk, and, on occasion, to be jacketed for punishment. | Мы продолжали переговариваться и время от времени расплачивались смирительной рубашкой. |
| Night was the best time, and, when substitute guards chanced to be on, we often talked through a whole shift. | Самой лучшей порой была ночь, и нередко, когда на стражу ставили временных караульных, нам удавалось беседовать целую смену. |
| Night and day were one with us who lived in the dark. | Для нас, живших во мраке, день и ночь сливались в одно. |
| We could sleep any time, we could knuckle-talk only on occasion. | Спать мы могли в любое время, а перестукиваться только при случае. |
| We told one another much of the history of our lives, and for long hours Morrell and I have lain silently, while steadily, with faint, far taps, Oppenheimer slowly spelled out his life-story, from the early years in a San Francisco slum, through his gang-training, through his initiation into all that was vicious, when as a lad of fourteen he served as night messenger in the red light district, through his first detected infraction of the laws, and on and on through thefts and robberies to the treachery of a comrade and to red slayings inside prison walls. | Мы рассказали друг другу историю своей жизни; бывало, долгие часы мы с Моррелем лежали, прислушиваясь к слабым, отдаленным выстукиваниям Оппенгеймера, который медленно рассказывал нам свою жизненную повесть, начиная с детства в трущобах Сан-Франциско, до школы наук в шайке мошенников, до знакомства со всем, что есть в мире порочного. Четырнадцатилетним мальчишкой он служил ночным вестовым в пожарной команде и через ряд краж и грабежей дошел до убийства в стенах тюрьмы.
|