Обнять своего избавителя Тарас Григорьевич не успел. В начале мая поэт распростился с холодным казенным кабинетом под самой крышей Зимнего дворца, в так называемом Шепелевском доме, и снова отправился в путешествие с наследником (на сей раз — последнее). Опять привычно потянулись за стеклом кареты холмы и равнины Германии, Швеции, Дании, Италии, Англии… Превозмогая возраст и подступавшие болезни, он все так же, как и прежде, встречал рассвет за письменным столом.
— Вдохновение — вещь хорошая, — говорил друзьям Василий Андреевич, — да только часто приходится начинать работать, не дожидаясь, когда оно явится. А как начнешь, глядишь, оно туг как тут…
Он по-прежнему много рисовал. Его дневники изобилуют острыми мыслями и наблюдениями, его письма из-за границы — образец путевого очерка.
В разгар новых трудов подоспела почетная отставка. Она назревала давно, и Василий Андреевич был к ней внутренне готов. Слишком часто призывал он «милость к падшим» в своп «жестокий век», слишком многим досаждал при дворе. Тысячный пансион давал поэту возможность продолжать главное дело последнего периода жизни — перевод Гомеровой «Одиссеи». Но и за этой титанической работой он не забывал про рисунки. Потребность в них еще больше возросла на чужбине, после поздней, столь заслуженно счастливой женитьбы.
На склоне лет пришлось подыскивать жилье. (Единственное собственное пристанище, домик в Холхе, давным-давно был продан.) И все же потеря неуютной квартиры в Зимнем огорчила Василия Андреевича куда меньше, нежели утрата традиционных субботних вечеров, собиравших цвет отечественной литературы.
Одна из таких «суббот» у Жуковского изображена на картине группы учеников Венецианова. Картина была заказана в подарок хозяину П. А. Вяземским, однако так и застряла в его остафьевском имении.
На фоне интерьера просторного кабинета нетрудно узнать Крылова, Пушкина, Гоголя, Кольцова, Одоевского… Здесь и на вечерах у Одоевского Василий Андреевич свел Гоголя с Пушкиным. Отсюда пошла поэтическая известность Кольцова. Сюда, замирая, принес «Мечты и звуки» начинающий Некрасов и успел наведаться еще столь же робкий Тургенев… Отличаясь удивительным бескорыстием, Жуковский по-детски радовался каждому новому таланту, открытому им, как и в начале пути, свято исповедуя принцип: «Я должен возвысить, образовать свою душу и сделать все, что могу для других».
ВЕЧНОСТЬ МИХАЙЛОВСКОГО
Роняет лес багряный свой убор…
Места, причастные к жизни гения, несут на себе особую печать. Названия их со временем обретают значение символа, впитывают огромный исторический и культурный смысл, делаются нарицательными. Судьба этих мест, подчас никому прежде не ведомых, сплетается с судьбой народа, отражает его путь, характер, устремления. И мы все пристальней всматриваемся в живое зеркало Михайловского и Ясной Поляны.
Михайловское — книга, требующая внимательного, вдумчивого чтения. Книга, написанная природой и вещами, окружавшими поэта. Поняв их язык, вы лучше поймете и его самого, по-новому воспримете с детства знакомые стихи. И то, что казалось вам в них до этого несущественным и малозначимым, вдруг обернется значимым и существенным. Холмы, озера, перелески, на которых задерживался взор поэта, откроют свою тайну, зазвучат музыкой пушкинской рифмы.
Нигде не встретишь здесь назойливых телеграфных столбов, не говоря уже о прочих приметах современной цивилизации. Пешком старой еловой аллеей Ганнибалов выходишь к пушкинскому дому. Деревянный, обшитый тесом, длиною ровно в восемь саженей, по фасаду в четырнадцать окон, он в точности такой, что когда-то приютил Пушкина. В строгом порядке, далеком от наивного реализма, смотрят на вас предметы, как бы согретые его прикосновениями: узенький французский бильярд в два шара, потертое кожаное кресло, помадная банка, заменявшая ему чернильницу…
По дороге в Тригорское вам непременно захочется спуститься к «мельнице крылатой» на берегу неслышно текущей подо льдом Сороти. И долго еще вы будете разглядывать трогательные вещицы в доме хозяев Тригорского, семейства Осиповых-Вульф, нежных друзей, скрашивавших Александру Сергеевичу дни его михайловского заточения. А потом вы погрузитесь в суровую атмосферу имения Ганнибалов в Петровском, куда любил наезжать поэт и где ему являлась воочию славная история его рода, история Петра…
Всем своим строем, всей своей одухотворенной сутью музей-заповедник доказывает, что пришедший сюда по зову сердца может встретиться с Пушкиным.
Многое переменилось в здешних краях. Время унесло неповторимые крупицы пушкинского мира. Произошла и смена пород деревьев. Перерождаются и, к сожалению, высыхают чудесные воды Михайловского — озера Маленец, Кучане, темные парковые пруды. Процесс этот начался давно. Еще в 1834 году родители Пушкина, жившие тогда в Михайловском, сообщали дочери в Варшаву: «Озера наши и река скоро станут твердой землей». Иссякают питающие их родники, наносится ил, ползет ряска, распахиваются близлежащие пойменные луга. Сегодня с помощью псковских мелиораторов начинается реставрация мемориальные водоемов — сложная, кропотливая работа.
Хрупок заповедный уголок, занимающий 25 квадратных километров, нелегко уберечь его. И все же он вечен, ибо Михайловское для нас не только прошлое. И не только настоящее. Михайловское для нас — еще и будущее. Ап. Григорьев говорил, что Пушкин — это наше все. И впрямь — все!.. Вот почему места, причастные к судьбе его, для нас неисчерпаемы и бесконечны. Они многое готовы принять и вместить.
Немало претерпело на своем веку Михайловское. Вскоре после смерти Пушкина скромная обитель поэта дала временный приют его вдове и детям. Но дом был уже настолько ветхим, что жить в нем стало невозможно, и он окончательно опустел. Над камином в кабинете обосновалась сова. Она и сегодня прилетает каждую осень лунными ночами к дому, садится на конек кровли и громко плачет. Именно плачет, как писал еще Пушкин:
Древние считали сову символом мудрости, вечности. Что ж, вечность Михайловского восторжествовала, хоть и не сразу. В конце прошлого века здесь жил сын поэта, Григорий Александрович. Уезжая, он посадил в память отца вяз посередине Зеленого круга. Было это в 1899 году, в год 100-летия со дня рождения Пушкина. Кольцо молодых лип сомкнулось на кругу уже в 1937 году, к 100-летию со дня его смерти.
На рубеже XX века Михайловское было наконец приобретено в государственную собственность. Там обосновалась колония литераторов. Но лишь постановление Совнаркома от 17 марта 1922 года открыло путь к созданию уникального музейно-заповедного комплекса. В Михайловском очистили пруды, построили мостики занялись аллеями, цветниками, садами, лугами. В возведенный на старом фундаменте Дом-музей поэта начали стекаться первые экспонаты. Многие из них были переданы потомками владельцев бывшего имения Осиповых-Вульф, бережно хранившими пушкинские реликвии.