— Не люблю жертвы.
— Да какие жертвы, нам по пути.
Она сопела как ребенок.
— Тебя, наверное, дома ждут, — сказала она, наконец.
— Я уже взрослый мальчик, живу один.
— Ну, если тебе не трудно…
— Мне не трудно. Куда подъехать?
Он припарковался на улице Кибальчича недалеко от Финансового университета, плотно приткнув чью-то «шестерку» с погнутым бампером.
Было уже темно. Он ждал. Эти минуты были куда более томительными, чем те, когда он ждал других, которые давали ему сразу все, а сейчас он не ждал ничего. Вряд ли это можно было назвать свиданием. Просто встреча — возможность услышать голос, заглянуть в глаза, почувствовать запах.
Он издалека увидел ее стройную фигуру и вышел из машины. С ней были две девушки. Девушки пошли дальше, а она осталась на тротуаре. Он направился к ней. На ней было темное демисезонное пальто с поясом, а волосы, как и в первую встречу, были собраны на затылке в хвостик. Ее глаза смотрели на него сквозь очки очень серьезно, ему показалось, что с недоверием.
Ему хотелось, чтобы она взяла его под руку, и они пошли бы бродить по этой уютной улице, стали бы о чем-то болтать, улыбаться, и он чувствовал бы ее руку на своей руке.
— Тебе идут очки, — сказал он.
— Неправда.
— Нет, правда.
Она промолчала.
— Пойдем? — он повернулся в сторону машины.
Они пошли в некотором отдалении друг от друга. Она перевесила сумку на плечо с его стороны, словно чтобы отгородиться от него. Она смотрела перед собой, а он — на нее, на ее руку, спокойно лежавшую на сумке.
— Поздравляю с зачетом.
— Разве я сказала, что сдала?
— Это и так понятно.
— Как?.. Половина группы не сдала.
— Ты ведь отличница.
— Я разве говорила?
— Это и так видно.
— Звучит как насмешка.
— Наоборот, это комплимент.
Он подошел к шестерке и стал у двери водителя. Она стояла и ждала, когда он откроет ей дверь.
— Знаешь, Оль, это очень сексуально — иметь такую внешность и быть отличницей.
— Смеешься?
Они стояли, разделенные Жигулями и смотрели друг на друга, он — улыбаясь, она — не понимая.
— Оль, тебя ничего не удивляет? — спросил он.
— А что меня должно удивлять?
— Эта машина.
— А что с ней?
— Я как бы собираюсь везти тебя на ней…
— Так открой дверь… Ну?.. Что, вообще происходит?
Он смотрел на нее несколько секунд и вдруг расхохотался.
— Это не моя машина.
Он подошел к Рейндж Роверу, отключил сигнализацию и открыл пассажирскую дверь. Ольга не двигалась. Он подошел и взял ее за локоть.
— Пойдем.
Она высвободила руку.
— Я не понимаю тебя.
— Ольга, это просто шутка. Я думал, когда ты увидишь, что я предлагаю тебе сесть в раздолбанные Жигули, ты удивишься.
— Меня удивляют такие шутки, а не раздолбанные Жигули.
— Тебе все равно, на какой машине я бы тебя повез?
— Абсолютно.
— Тебе это не важно?
— Мне важно, чтобы по дороге она не развалилась, а какая это будет машина, эта или эта, мне по барабану.
— Ладно, извини. Будем считать, что это была неудачная шутка.
Когда они сели в Рейндж Ровер, она спросила:
— Ты всегда так шутишь?
— Бывает.
— Все-таки, не могу понять, какой смысл был в твоей шутке?
— Повторяю, это была просто шутка.
Он вырулил из ряда припаркованных машин и дал газ.
— У вас в семье есть машина? — спросил он.
— Да.
— Какая?
— Меган. А что?
— Я понял, для тебя не имеет значения, на чем ездит парень, с которым ты познакомилась.
— Никакого. Я знакомлюсь с парнем, а не с машиной.
Она сидела в кресле довольно вальяжно, чуть раздвинув колени, и смотрела на него, все еще с недоумением.
— Я просто хотел похвастаться машиной, — сказал он, изобразив на лице что-то среднее между усмешкой и виноватой улыбкой.
— Похвастаться? Ты же уже взрослый!
Он засмеялся.
— Это ты — взрослая. А я просто веселый.
— Можно задать тебе нескромный вопрос? Сколько тебе лет?
— Тридцать два. А тебе?
— Девушку не спрашивают, сколько ей лет.
— А можно, я все-таки спрошу?
— Зачем?
— Я хочу знать, есть ли тебе восемнадцать.
— Мне уже девятнадцать!
Он засмеялся, она улыбнулась, взгляды их встретились.
— Про восемнадцать — ты серьезно? — спросила она.
— Конечно. Думаешь, тебе нельзя дать семнадцать? Мне казалось — между семнадцатью и двадцатью.
— Мне — двадцать лет?
— А что такого?
— Я выгляжу такой старой?
— Да, двадцать лет — уже рухлядь.
— А тридцать два?