— Что будешь есть? — спросил Зудин.
— Не знаю. Я не очень голодна. Что-нибудь не жирное, и побольше овощей.
Он подозвал официанта и сделал заказ. Когда они остались вдвоем, Зудин молчал, смотрел на нее, переводил взгляд на стол, на окно. Он был в черной рубашке и черных брюках. В этой одежде в окутавшем их полумраке он выглядел как портрет себя самого, выполненный в старинной манере: бледное пятно красивого задумчивого лица, выступившее из сине-коричневой тьмы, пробитой кое-где золотистыми бликами.
Он положил руку на стол и на круглом корпусе его Картье заиграли огоньки. Непокорная прядь упала на бровь. Ольга изо всей силы старалась не показать, что впечатлена его мужской красотой. На столе появились закуски, та же рука в манжете наполнила ее бокал, потом, обойдя стол, его. Она взяла бокал, посмотрела на свечу через темно-красную жидкость.
— За этот вечер, — сказала она.
Он кивнул и, вытянув над столом руку, чокнулся с ней. Они сделали по глотку и поставили бокалы. Его молчание начинало ее бесить. Она что-нибудь бы уже сказала, если б не это тянущееся удовольствие от сидения за столом со свечами в затопившем все мраке, рядом с этим задумчивым красивым мужчиной. Она посмотрела в окно, на надвигающееся на них небо, и ей показалось, что она летит. Ощущение удовольствия было таким полным, что она откинулась назад и улыбнулась.
— Чему ты улыбаешься? — спросил он, при этом сам улыбнулся.
— Хорошее вино, — сказала она, пожав плечами.
— Другого здесь не держат, — он жестом предложил ей приступить к еде; подвинул к себе тарелку и стал есть.
Она целую минуту смотрела, как он ест. Он нанизывал на вилку кусочки мяса, овощи, отправлял в рот и жевал, не спеша, методично двигая челюстью.
— Ты такой загадочный, — сказала она.
Он глянул на нее и кивнул, то ли согласившись, то ли дав понять, что слушает.
— Ты не последний в этой жизни человек, умный, интересный, умеешь ухаживать. А сейчас просто сидишь и ешь как обыкновенный мужик.
— К чему церемонии? Если хочешь есть, то надо есть, а не ковыряться ножом и вилкой в траве и слизняках. Присоединяйся, а то скоро горячее принесут.
Она взяла вилку. Они ели и смотрели друг на друга, и внимательно молчали. Он доел салат, вытер губы и бросил скомканную салфетку в тарелку.
— Как тебе здесь? — спросил он.
— Нравится.
— Я хотел, чтобы тебе понравилось. Мы будем одни, никто не посягнет на наше уединение, на наш кусочек вечернего неба.
Его баритон зазвучал ниже, мягким перебором перешел на басовые струны.
— А официант?
— Он не войдет, пока его не позовут, — он ударил пальцем по кнопке звонка на краю стола.
бесшумно открылась, и в черном проеме появился треугольник белой сорочки.
— Включите, пожалуйста, музыку, только не громко, — сказал Зудин.
Человек подошел к музыкальному центру, включил музыку и вышел.
— Что это за картины? Кто художник? — спросила она.
— Не знаю, по-моему, репродукции русских авангардистов.
— Трудно понять, что на них нарисовано.
— Их необязательно понимать, они просто деталь интерьера. Так же и музыка, она фон, создает настроение.
— Вообще, я не слушаю такую музыку, но сейчас она мне нравится. Кто это играет?
— Не знаю. Неважно. Главное, чтобы тебе нравилось. Хочешь, включим другую?
— Не нужно.
— Какую ты слушаешь? — он хотел встать.
— Не надо, пусть останется эта.
— Хорошо. Ну, а все-таки, какую музыку ты любишь?
— Для меня музыка не очень важна. Хотя, конечно, есть предпочтения. Я люблю АББУ, баллады, просто песни с красивыми мелодиями.
Она сидела, напряженно откинувшись к спинке кресла, и положив ногу на ногу. Он полюбовался линией ее бедра. Ее сильные бедра были тесно сжаты, словно стеснялись своей открытости.
Он взял бокал и протянул над столом, чтобы чокнуться, тяжелое вино качнулось в стекле. Она поставила ногу на пол и потянулась к своему бокалу. Ее бедра немного раздвинулись, и Зудин почувствовал теплую волну желания. Втиснуться бы между креслом и этой мясистой красотой, почувствовать ее тяжесть.
— За тебя, — сказал он.
— Спасибо.
Они выпили, он — до дна, она — глоток, и он снова уставился на нее. Она сдвинула колени, словно прочитала его мысли, и склонила голову набок.
— Я хочу показать тебе кое-что, — сказал он.
Он встал и протянул ей руку. Она дала ему свою, и поднялась, следуя за его сильной рукой. Он подвел ее к окну. Оно было таким огромным, словно его вовсе не было, а они стояли на краю бездны. Тяжелые как асфальт облака тянулись по угасающему небосклону, уходили за темный горизонт, туда, где тоска и одиночество властвовали над землей. А внизу лежал мерцающий город, как легшая у ног большая собака со слезящимися глазами; изнуренный, продырявленный мириадами огней, словно неприятельскими штыками.