Хотелось поступить с ними как с Ромашкой. Эта мысль обрадовала и наконец-то по-настоящему возбудила. Когда Оксана зажмурилась и заскулила, предчувствуя скорый оргазм, он выпрыгнул из нее, повернулся к Маше и молча, повелительными движениями рук поставил ее по-собачьи и, надавив на поясницу, вправил член ей в жопу и всунул до основания.
— А! — крикнула она, — Ты же знаешь, я так не люблю!
— Я плачу тебе, — сказал он и не узнал своего охрипшего голоса.
— Хоть бы презерватив поменял, — она попыталась вырваться, но он держал ее как клещами, насаживая на себя.
Маша застонала, уткнувшись в простыню. Он старался как можно быстрее довести себя до оргазма. Она закричала. Чувствуя, что вот-вот кончит, он вытащил из нее член, как из раны, и испытал удовлетворение, увидев дыру с красными неровными краями. Он сорвал презерватив и, схватив Оксану за шею, пригнул вниз и заткнул ей рот. Она пыталась вывернуться, но он держал ее, вколачивая ей в горло член.
— Что с тобой?! — закричала Маша.
Он отпустил Оксану, она давилась, скорчившись как зародыш на простыне. Маша лежала рядом с перекошенным от боли лицом. Оксана вытянула шею и шумно дышала, на ее разинутых губах дрожали тягучие капли мутной слизи. Она сделала судорожное движение, давящееся, отвратительное. Зудин вспомнил Ромашку.
Наконец-то они были похожи. Оксана приподнялась на локте, вытянув шею и открыв рот, как отравившаяся собака. Потом села и сидела какое-то время, странно двигая туловищем, как будто внутри у нее что-то ворочалось, выправлялось после болезненного вторжения.
Глава ХVIII
18
На следующий день он пожалел о том, что было вчера. Вопреки его пренебрежению, дела на работе шли в гору. Можно было порадоваться, но воспоминание о проститутках омрачало эту радость. Он почему-то не мог не думать о них. Он не чувствовал вины или стыда или раскаяния, только отвращение, мучительное неотступающее отвращение. Он видел их и себя с ними и никак не мог отделаться от этих картин.
Когда-то в детстве, когда он играл с друзьями в овраге, он наткнулся на дохлую кошку, от которой воняло и у которой в пустых глазницах кишели черви. Потом он долго не мог отделаться от этой кошки с разинутой черной пастью и опарышами вместо глаз. Она стояла перед глазами, как будто это он убил ее. Сейчас с ним было нечто подобное.
Но ведь он же не обидел кого-то просто так. Они ведь шлюхи и без сомнения их надо было поставить на место. Откуда же это душащее отвращение? Не надо было их звать. Или просто уйти потом с Сергеем. Но он знал, что если б это повторилось, он опять бы не ушел. Не такой он человек, чтобы отпустить бабу ни с чем.
Единственным спасением была Ольга. Она была бастионом, осажденным шлюхами-кошками с червями вместо глаз. Только здесь он дышал горным воздухом и видел над собой чистое небо. Он был уверен, что как только сделает ее своей, ему больше никто не будет нужен.
Он приехал к ней в четверг утром. Она открыла дверь и смотрела на него совершенно детскими, распахнутыми настежь глазами. Она была в белой майке и домашних брюках. Темно-каштановые волосы омывали ее высокий лоб как волны с двух берегов. В эту минуту ее омытое утренней свежестью лицо казалось лицом ребенка, она бы вся казалась ребенком, если бы не кружева лифчика, проступившие через мягкую ткань майки, и если бы не мучительно женственные бедра в облегающих брюках.
— Проходи, — она открыла дверь в свою комнату.
С кухни доносились голоса родителей, из комнаты — бабушкин храп. Она закрыла за ним дверь. Он стал посреди комнаты, сияя от радости, впился в нее голубыми глазами-присосками.
— Оль, родители не будут беспокоиться, с кем ты закрылась в комнате?
— Не особо. Они знают, что я не закрылась, а просто прикрыла дверь. И потом, они немного в курсе о тебе. От бабушки.
Он поднял бровь и улыбнулся, но было не самое подходящее время развивать эту тему. Он положил на стол конверт.
— У меня хорошие новости, — сказал он.
Она вскинула на него глаза и выпрямилась. Он видел, как неподдельно она рада за него.
— Счета разблокировали.
— Поздравляю! Я очень рада.
— Ольга, меня переполняет чувство благодарности за то, что ты не осталась в стороне в такой непростой для меня момент.
— Не осталась в стороне — это громко сказано.
— Не громко, а как есть.
— Я рада это слышать. Но пятьдесят тысяч вряд ли бы что-то изменили.
— Разве дело в деньгах? Я нашел в тебе друга. Вот что главное. Когда идешь ко дну, люди предпочитают повернуться к тебе спиной. Мало таких, кто готов протянуть руку. Уж я это знаю, поверь.