Зудин перевернул Ольгу. Как она похожа на Ромашку! Те же широкие, круглые ягодицы, та же талия, те же ямочки, та же сильная ровная спина. Только волосы другие, темные. Нет, куда ей до Ромашки! Ромашка прогибалась как дуга, выворачиваясь наизнанку, насаживалась на него, угадывая малейшее его желание. Как в танце. Зудин зажмурился, но подлог не получился.
Ему было мало ее целинной красоты. Он пил ее и все равно жаждал. Душный мрак тропической ночи отступил, стало свежо. Они вытянулись, выровняв себя после корчей, тела задышали. Они уснули, Ольга — с облегчением, Зудин — с тоской.
Возвращение было тяжелым, словно оба болели. Зудину хотелось побыть одному. А Ольга боялась остаться одной. Она успела прирасти к нему, как привитая ветка. Ей хотелось прилететь с ним в его московскую квартиру и остаться в ней, как в бунгало, где прошли эти ночи. В самолете он спал, а Ольга смотрела на его лицо и не могла отвести взгляд. Ее кровь наполнилась любовью как ядом.
Когда она смотрела на его лицо во время перелета, оно казалось прекрасным и безмятежным, но когда они покидали самолет, пока ждали багаж, на нем появилось сожаление и тревога. Его рука, которую она держала, стала безжизненной. Ольга спросила, как он себя чувствует, Зудин сказал, что болит голова. Она предложила таблетку спазмалгона, но он отказался, сказал, что таблетки ему не помогают.
Когда Зудин привез ее домой и довел до квартиры, Ольгу не так расстроило одиночество, в котором она осталась, как тоска, с какой он посмотрел на нее, расставаясь. Ольга обняла его и поцеловала, его губы ответили, но в глазах промелькнула льдинка. Ольга взяла с него слово, что он позвонит, когда будет дома.
Глава ХХ
Ольга была лучшим, что предлагала Зудину судьба, но он не мог быть с ней. Он знал, что больше не встретит такую как она, и от этого было больно. Ольга была идеальна, просто он ее не хотел. Зудин понимал, что дело в нем, но не мог себя изменить. Они должны были расстаться, только не сразу, чтобы не было глупостей с ее стороны. Он звонил, жаловался, что полно работы и приходится засиживаться допоздна. Отчасти так и было.
В среду позвонил Сашка и спросил, как у Зудина обстоят дела с Ромашкой. Зудин сказал, что никак. Сашка попросил ее номер. Зудина подмывало узнать, зачем ему такая тварь. Он отправил номер в смс. Палец как коготь завис над телефоном, чтобы стереть ее номер. Зудин сжег мосты, знал, что никогда ни при каких обстоятельствах не позвонит. Даже для того, чтобы еще раз причинить боль. Чтобы не выдать, что помнит. И все же, все же…
Обе были прекрасны. Даже параметры у них был почти одни и те же. Ольга была стройнее и изящнее; Ромашка — дороднее, кровь с молоком, как крестьянская девка, разомлевшая от выпирающей наружу чувственности. А Ольга свою чувственность скрывала. Одна была открыта пороку и искала в нем счастье, другая сияла как снег на горной вершине. А Зудин одинаково не мог без красоты, без порока и без порока в красоте.
Сашка был смешон, раздавлен своей выросшей на нечистотах любовью, как лягушка трактором. Зудин посмеивался, представляя, каким будет их разговор. В любом случае, недолгим. Хотелось узнать, оправилась ли она. Наверняка еще нет, после этого долго приходят в себя. Рубец останется на всю жизнь, как бы она не сложилась.
Сашка позвонил на следующий день, и сказал, что Ромашка не захотела с ним говорить. А потом ему позвонила какая-то девушка, которая представилась ее подругой, и рассказала, что Настя наглоталась таблеток и ее еле спасли врачи, но она еще в больнице. Девушка назвала их подонками, и пожелала им как можно скорее попасть в ад.
Нельзя сказать, что бы Зудин обрадовался, скорее это было удовлетворение. Ему не нужна была смерть Ромашки, тогда бы совесть уколола его. Он хотел, чтоб она мучилась. Приятно было сознавать, что она страдает. Сашка влюбился и тоже страдает. Пусть страдают. Животные. Они это заслужили, она — тем, что порочна, он — тупостью.
Но почему страдает он, Зудин? Почему ему кажется, что он тоже раздавлен?
В четверг вечером приехала Ольга. Без звонка. Она была с распущенными волосами, без очков, в голубом в горошек платье, которое он подарил. Сумочка и куртка висели на сгибе руки. Волнующий аромат наполнил прихожую. Когда Ольга увидела его изможденное лицо, то сразу поверила, что это из-за работы. Зудин встретил ее в брюках и светлой рубашке, расстегнутой донизу, еще не переодевшись после работы. В его руке был бокал с коньяком.
Он невнятно пробормотал извинения, утонув в ее красоте, на этот раз дерзкой как у Ромашки. Сильные ноги в босоножках на каблуке, волнующаяся под бирюзой грудь и черные глаза, словно голые без очков, очаровали его. Зудин разглядывал ее, улыбаясь. Не дожидаясь приглашения, Ольга прошла в спальню, покачивая бедрами, и села на неубранную постель, играя раскрепощенную девицу, которая сама пришла к мужчине.