— Вот он перед вами, старый Кон! Двадцать лет провел он на каторге и в ссылке, дрался на баррикадах и маялся в изгнании, а теперь возвращается в Россию, чтобы принять участие в строительстве новой жизни!..
Матросы подхватили Феликса на руки и стали качать. А через минуту он уже сменил на импровизированной трибуне Мануильского:
— Товарищи! Нас везли через Германию. На станциях к нам приходили пленные русские солдаты, измученные тоской по родине, искалеченные в боях. Это ваши братья, о которых забыло Временное правительство, бросило их на произвол судьбы, предоставив им только одно — свободу умирать на чужбине… Я, старый политкаторжанин Феликс Кон, говорю вам, товарищи матросы: если уж умирать, так умирать не зря, а за свои народные интересы, за интересы рабочего класса! Да здравствует мировая революция, товарищи!
— Да здравствует мировая революция! — могуче кричали матросы, взбирались к Кону на трибуну, обнимали, целовали его…
Так встречала революционная Россия Феликса Кона.
Впервые Кон побывал в Петрограде в ноябре 1905 года. Тогда город назывался Санкт-Петербургом. Бородатые городовые на перекрестках, летящий, как ветер, рысак полицмейстера, звенящие шпорами гвардейские офицеры, нарядные дамы на Невском… А из широко открытых дверей Казанского собора доносилось мощное пение архиерейского хора… Город Петра и Екатерины, трех Александров и двух Николаев, город аристократических особняков и мрачных, задавленных нищетой и безысходностью рабочих предместий.
В мае 1917-го Петроград показался Кону очень молодым. Ни городовых, ни жандармов, и вообще никакого старого начальства — ни державного, ни самочинного… По Невскому проносятся грузовики, переполненные людьми в пролетарских одеждах, с яркими красными повязками на рукавах, с отблесками солнца на штыках… И всюду толпы оживленных, говорливых людей, и почти у каждого в руках пузырящиеся на ветру газетные листы…
На перекрестках улиц — пробки: беспрерывно митингующие кучки народа обрастают все новыми и повыми толпами людей с лихорадочно блестящими глазами, с иадорванными от бесчисленных речей и споров голосами…
Размышляя о ситуации, сложившейся в эти дни в Петрограде, Феликс Яковлевич постоянно возвращался мысленно к событиям 1905 года. «Уроки пятого года, — думал он, — нельзя забывать. Нельзя допустить, чтобы правительство с помощью крестьян, одетых в солдатские шинели, раздавило революцию. Временное правительство, сохраняя верность союзническим обязательствам, взятым на себя последним российским императором, готовят действующую армию к наступлению. Прекрасная возможность перетянуть на сторону революции солдат, уставших от войны!»
— Нашего полку прибыло! — услышал Феликс Яковлевич, закрывая за собой рассохшуюся дверь в низкое полуподвальное помещение. Голос показался знакомым. Шагнув от двери на свет, увидел Лапиньского, с которым несколько раз встречался в эмиграции. Лапиньский, все такой же шумный, с широкими жестами, с неиссякаемым дружелюбием, обнял Феликса по-братски и тут же, легонько оттолкнув, закричал куда-то в глубину помещения:
— Стефан! Ты посмотри, кто приехал! Да оторвись же на минуту от своих чертовых бумаг!..
Из приоткрытой двери другой комнаты появился человек с круглым лицом, остановился в двух шагах от Феликса Яковлевича, вопросительно глядя на него немигающими светлыми глазами.
— Да это же старый Кон! — громко говорил Лапиньский, размахивая длинными руками.
— О! Феликс, — улыбнулся сдержанный Стефан и проговорил, крепко сжимая ладонь: — Душевно рад познакомиться лично, а по переписке мы с вами знакомы давненько.
— Да уж вы не Стефан ли Круликовский? — обрадованно спросил Кон.
— Он самый.
— Ну так чего же вы молчите? — тормошил Кон товарища по партии, с которым не доводилось встречаться лично, но с которым он иногда переписывался. — Если бы вы знали, что такое было для меня каждое ваше письмо там, в Берне!
— Знал, Феликс! Знал! Да вот времени тут — в обрез. Столько свалилось всяких дел! Столько всякой суеты! Ну не продохнуть.
Кон сверкнул очками:
— А я, знаете ли, завидую вам, товарищи! Завидую, что у вас тут столько дел, столько всякой суеты… Ведь это же дела революции, от которых мы были оторваны… Включайте поскорее и меня в эти дела. Если бы вы знали, как хочется работать и работать!
Стефан опять улыбнулся, взял Кона за локоть и повел в ту дальнюю комнату, из которой вышел на зов Лапиньского:
— Не беспокойтесь, в работу мы вас включим сию же минуту…
В небольшой низкой комнате за широким столом сидело еще три незнакомых Кону человека. Но когда они, подавая руки, стали называть свои фамилии, оказалось, что всех их он знал заочно.
— Будняк…
— Даниель! Так вот вы какой! — говорил Кон, тряся ладонь моложавого застенчивого человека. — А я представлял вас этаким солидным, важным… Рад, что ошибся.
— Пинкус…
— Людвик Пинкус! Рад встрече! Очень рад! А этот молодой человек, — сказал Феликс Яковлевич, обращаясь к сидевшему на углу стола самому немолодому на вид человеку, — уж не Юзеф ли Чонглиньский?
— Да, я Юзеф, вы не ошиблись.
— Прекрасно, друзья мои! Только давайте сразу договоримся: не напоминайте мне о моем возрасте, обращайтесь на «ты». Возраст революционера определяется не прожитыми годами, а его делами. А дел-то у меня как раз и не так уж много. Все больше в тюрьмах да в эмиграции отсиживался! Настоящие-то дела только сейчас и начинаются.
— Погоди, Феликс! — сказал Лапиньский. — О каких это делах ты толкуешь? Надо уточнить. Может быть, ты думаешь, что мы тут сидели сложа руки и ничего не делали? Так мы можем доложить, что нами сделано. А сделано, я думаю, немало. Мы создали секции левицы в районах Петрограда, на крупных заводах, устраиваем митинги, проводим собрания рабочих-поляков, включаем их в революционную борьбу русского пролетариата…
— Да, да, Феликс. Исполнительный комитет сделал многое. Активно работают секции левицы в Москве, на Украине, в Поволжье, в Сибири…
— Прекрасно, Стефан! Прекрасно! — пристукивал Феликс Яковлевич широкой ладонью по столу. — Но этого мало. Вспомните уроки пятого года. Самодержавие разгромило революцию только потому, что мы не сумели привлечь на свою сторону солдат — крестьянских парней, одетых в солдатские шинели.
— Нынче солдат не тот, — сказал Будняк. — Даже гвардия после первых же залпов встала на сторону революции.
— Но революция только начинается, Даниель. В армии засилье эсеров. И кто знает, как поведет она себя, когда подойдет час пролетарской революции. Надо немедленно приступить к созданию ячеек левицы в войсковых частях. Немедленно.
— Ну, что ж, — сказал Пинкус, — я считаю, что товарищ Кон прав. И у меня есть предложение кооптировать его в Центральный исполнительный комитет.
— Я согласен с тобой, Людвик, — откликнулся молчаливый Юзеф Чонглиньский. — Кроме того, я предлагаю поручить руководство агитационной работой в войсках Кону, как человеку самому опытному из нас.
— Тогда подведем итоги нашего заседания, — сказал Круликовский. — Ты, Феликс, как раз попал к заседанию. И попал очень кстати. — Стефан снова скупо улыбнулся. — Решение, значит, будет такое… Первое. Петроградская секция горячо приветствует товарища Кона, как стойкого и преданного революционера, ветерана левицы и одного из ее основателей… Второе. Вносит предложение ввести его в состав Центрального исполнительного комитета в порядке исключения. Третье. Поручить товарищу Кону руководство агитационной работой в частях, укомплектованных солдатами-поляками…
На Сенатской площади, перед памятником Петру Великому, — огромная толпа солдат. На сколоченной наспех трибуне Феликс Кон увидел нескольких пожилых людей с бородками и в галстуках, среди которых сразу же узнал и Александра Белопольского. Поздоровались, но поговорить не удалось: начался митинг.