— Далеко пришлось ходить? — спрашивает она.
— Не особенно.
— Он ранен?
— Пустяки, несколько царапин.
— Ты, наверно, устал, — заботливо говорит она. — Поешь, я обед приготовила.
— Спасибо. — Он поднимает на нее глаза. Сегодня щеки ее едва заметно порозовели. Он снова отводит взгляд. — Нужно собираться в путь, — резко говорит он.
— Почему?
— Лучше уйти как можно дальше, пока львы доедают вола.
— Теперь мы пойдем еще медленней, — спокойно говорит она.
— Нет, почему же. Вы сядете на этого вола, а лишнее выкинем.
— Да разве у нас есть лишнее? — возражает она. — Мы и так почти ничего не взяли.
— Как же быть? — сердито спрашивает он.
— Навьючим всю поклажу на вола, как раньше. А я пойду пешком.
— Не осилите.
— Осилю, я вполне здорова.
Он изучающе глядит на нее с затаенной враждой, но не без уважения.
— Ведь теперь уж, наверное, близко, правда? — спрашивает она.
— Близко, если идти по прямой. — Он глядит на нее в упор. — Только мне туда не надо, где по прямой, мое море лежит дальше.
— Но разве нельзя пройти к морю кратчайшим путем, а потом двигаться по берегу?
— Тогда пришлось бы переправляться через устья рек, продираться сквозь заросли дюн, одолевать скалы, а на это уйдет месяца два-три.
— Что нам время? Главное добраться до моря, верно?
— Нет. Мы пойдем туда, куда мне надо.
— Но ведь…
— Будет так, как я сказал, — говорит он спокойно и непреклонно.
Вот главное, думает он, вот причина. Не в реках суть, не в дюнах и не в скалах, которые задержат их в пути. Просто он должен одержать над ней верх, подчинить ее своей воле, не уступить ей, не выпустить из повиновения.
И она это знает, он видит по ее глазам. Он ждет, что она возмутится, но она молчит, не потому, что сдалась, покорилась, нет — вон как гордо вскинута ее голова, как решительно расправлены плечи: ее молчание — оружие, куда более изощренное и грозное, чем открытый бой.
Я победил, опустошенно думает он. Мы пойдем дорогой, которую я выбрал, пойдем к моему морю. Моя воля восторжествовала. Но я лишь отсрочил, лишь отдалил неотвратимое. Рано или поздно оно должно совершиться.
Она сидит на большом валуне у реки и болтает в воде ногами, рядом стоят башмаки, которые он ей сшил, когда ее капстадские туфельки совсем развалились. Чуть ниже по течению Адам поит вола; поклажа осталась на пригорке. В последние дни им встретилось множество рек и речушек, и чтобы переправиться на ту сторону, они порой часами искали брода или хотя бы просто спуска к воде в дремучих зарослях по берегам. Эта река шире прежних, вода пенясь бежит по камням и образует перед порогами глубокие заводи. От морды пьющего вола по зеркальной воде расходятся круги, дробя отражение деревьев, и если б не это легкое колыханье, было бы не отличить, где мир, а где его отражение. Неподалеку по заводи тихо плывет стая диких гусей, на том берегу среди выброшенных рекой деревьев и сучьев бродят ибисы, по кочкам осоки вышагивают длинноногие аисты. Когда они с волом пришли сюда, птицы едва обратили на них внимание.
— Подумать только, — вдруг говорит она взволнованно, — наверное, до меня здесь не ступала нога человека. — И с удивлением смеется: — Я вписала новую страницу в историю!
— Между прочим, я тоже здесь, — говорит он, закипая гневом. — И готтентотов до нас прошло немало.
— Я просто хотела сказать…
— Знаю я, знаю, что вы хотели сказать. — Он остервенело трет мокрый круп вола пучком травы. Ну вот, было так просто, хорошо, и опять все разрушено. Она в досаде прижимает ко лбу стиснутые кулаки. Ну, почему, почему каждый раз так кончается? Почему она всегда говорит не то, что нужно? А может, это он виноват, может, он нарочно придирается к ее самым безобидным словам и поступкам? Как выматывает силы эта вражда, еще хуже, чем нескончаемый путь изо дня в день.
— По-вашему, только за вами стоит история и для нее важен каждый ваш чих, — язвительно говорит он. — А все, что происходит за пределами Капстада, к истории не относится, так ведь?
— Но ведь цивилизацию этой стране несет Капстад, — возражает она.
— А история начинается с цивилизации, да? Неужто для вас существует только Капстад с его церквами, школами и виселицами? А в чем она состоит, ваша цивилизация? Может, она несет лишь зло, откуда вы знаете?
— Я совсем не о том говорила.
— Не о том? Нет, именно о том, иначе не заявили бы, что-де до вас здесь не ступала нога человека. Вам кажется, историю интересуете лишь вы, лишь белые, которые живут в Капстаде и умножают его власть и богатство! Ведь это вы называете цивилизацией? А для истории все важно, и то, что происходит в Капстаде, и то, что происходит здесь, без вас, такие мысли вам не приходили в голову? Ей важен каждый готтентот, которого похоронили в дикобразьей норе, потому что от старости и болезней он не мог кочевать с караваном, ей важен каждый путник, который пересек эту реку, пусть даже мы никогда не узнаем его имени!