Залп пропал даром; Сегюр в Россию ехать не собирался; отказавшись от титула, он уцелел при всех бурных перипетиях французской революции, позже снова стал графом и благополучно прожил до 1830 года.
Екатерина нервничает, злится. И на революцию, и на роялистов. Среди петербургских записей ее статс-секретаря и других приближенных, в ее собственных письмах заметна злость на нерешительных, безыдейных, нерасчетливых сторонников короля. "Можно ли помогать такому монарху, который сам свою пользу не понимает?" — восклицает императрица; позже она вручит графу д'Артуа (брату Людовика XVI, будущему королю Карлу X) миллион рублей и шпагу с бриллиантом, на металле которой надпись на русском языке: "С богом за короля!"; шпагу освятит в одном из петербургских храмов митрополит Гавриил.
"Я бы вам не дала шпагу, — сказали императрица, — если б не была уверена в том, что вы предпочтете погибнуть, нежели отказаться ею воспользоваться"; и что же могло быть символичнее, чем заклад этой знаменитой шпаги прусским ростовщикам для оплаты новых роскошных одежд королевского брата!
"Эти люди, — гневалась Екатерина, — хотели, чтобы нажаренные жаворонки сами летели б им в рот… Они все съели и ничего не сотворили".
При всем при этом царица предпочитает, чтобы против Франции активно действовали все же другие государи. "У меня, — признается Екатерина своему секретарю, — много предприятий неоконченных, и надобно, чтобы они были заняты и мне не мешали".
Предприятия — это планы раздела Польши, Турции; и все получится, если «они», то есть Австрия и Пруссия, отвлекутся на якобинцев.
Однако тут возник прелюбопытный диспут между повелителями разных империй.
Среди множества лживо-вежливых, туманных высказываний мы выделим два особенно откровенных.
Екатерина II: "Отделенная от Франции громадными преградами, я могла бы, приняв некоторые меры предосторожности и в особенности благодаря счастливому характеру народов, находящихся под моим скипетром, спокойно ждать завершения событий…"
Иначе говоря, Россия не восстанет, Франция далеко, — и лучше бы ее непосредственным соседям проявить больше активности.
Вице-канцлер Австрии Кобенцль: "Если французы перейдут Рейн, в ту же минуту все деревни от Бонна до Базеля будут за них и объединятся, чтобы убивать князей, графов и дворян, которые попадутся им под руку".
Иначе говоря, с французами опасно, страшно связываться; если у подданных Екатерины II более "счастливый характер", если у них иммунитет против «заразы», — то именно ей следует проявить больше энергии!
Так, во взаимных упреках и подозрениях, нехотя объединялись дворы, которые за несколько лет до того были сильно разделены различными куда менее существенными политическими проблемами. Теперь же речь шла о существовании их самих. Екатерина в конце концов не может не вмешаться.
Паспорт госпожи Корф
Летом 1791 года королевское семейство пыталось бежать из Парижа, но в Варенне, близ границы, беглецов перехватывают и возвращают. Париж встречает «своего» монарха приказами — "казнить тех, кто оскорбит короля, и тех, кто осмелится его приветствовать". Предоставим, однако, слово Ивану Симолину, который тщательно шифрует свое донесение (и, между прочим, прилагает брошюру почтаря Друэ, опознавшего короля, — редчайшее издание, о котором полтора века не упоминали даже французские библиографические справочники):
"Взрыв, который я предчувствовал, разразился скорее, чем я предполагал. План содействия выезду короля из дворца со всей королевской семьей был задуман и выполнен очень умно и в большой тайне, но не увенчался успехом. Монарх был арестован в двух милях от границы и препровожден в Мец; можно только содрогаться при мысли о несчастиях, которые грозят королевской семье, особенно королеве, рискующей стать жертвой жестокого и кровожадного народа".
Затем раскрывается любопытная история, смысл которой, впрочем, до конца неясен и сегодня; выяснилось, что королевская семья имела документы баронессы Корф (самой баронессы, роль которой играла воспитательница детей короля, горничной, то есть самой королевы, лакея — короля, а также — троих слуг и двоих детей). Когда это стало известно, Симолину пришлось объясняться с министерством иностранных дел французской революции. Посол признал, что "баронесса Корф — русская, уроженка Петербурга, вдова барона Корфа, полковника, состоявшего на службе императрицы, убитого при штурме Бендер в 1770 году"; получив паспорт, баронесса Корф написала затем послу, что она в ужасе, так как нечаянно сожгла полученный документ. Симолин признался, что выдал ей второй паспорт, принес французским властям извинения и назвал свой поступок "необдуманным".
Многие специалисты считают, что все это — маскировка: посол хорошо знал, что делал, приготовив два паспорта для «Корфов». Однако — как знать? — возможно, интрига шла помимо посольства, ибо там стены имели много ушей. Так или иначе, но Симолин подробно написал в Петербург об истории с паспортами и о своих извинениях. И в ответ получил крепкий выговор:
"Ее императорское величество не одобряет своего рола оправданий, с которыми вы сочли нужным обратиться по поводу выданного по вашей просьбе паспорта, назвав употребление, которое ему было дано, когда его передали в руки короля, необдуманным.
Этот эпитет весьма мало приложим к обстоятельству, з котором шла речь, и если бы вы даже предоставили такой паспорт с действительным намерением оказать содействие христианнейшему королю и тем способствовали бы его безопасности, то такой поступок был бы во всех отношениях приятен ее императорскому величеству".
72-летний посол не привык получать выговоры из дворца и, в оправдание, шифрованно извещал Петербург, что министр иностранных дел Франции граф Монморен и он сам, Симолин,
"едва не стали жертвами народной ярости и что только усиленная охрана спасла графа Монморена от фонаря, а его дом от разграбления. Что касается меня, то на собрании в Пале-Ройяле была вынесена резолюция, подтвержденная на другой день собравшимися в Елисейских полях, — схватить меня и расправиться: о мной, как с сообщником по организации бегства короля. Молодой граф Мусин-Пушкин и его друг по путешествию, услыхав это постановление, требующее крови, прибежали ко мне, чтобы предупредить меня об угрожающей мне опасности. Один разумный человек из толпы восстал против жестокости такого намерения и против нарушения международного права, которому был бы, таким образом, нанесен ущерб в моем лице. Ему ответили: «Что его императрица может нам сделать?»"
Вполне вероятно, что удавшееся бегство королевской семьи ускорило бы победу левых во французской революции, усилило бы ярость и сплочение парижских низов, которые не сомневаются, что ни русская императрица, ни другие монархи ничего им не смогут сделать…
Получив головомойку, Симолин понимает, что любое его действие в пользу Людовика XVI и Марии-Антуанетты будет встречено в Зимнем дворце с одобрением. Однако он никак не может с глазу на глаз побеседовать с королевскими особами.
Меж тем 14 сентября 1791 года король подписывает конституцию, и посол буквально разрывается на части: должен ли он приветствовать этот королевский акт, принятый явно против королевской воли?