Суть в том, что птаха Бахарева - одна, забот не знает, а за ним - хвост, эскадрилья; она флагману не в тягость, о нем же на борту "пешки" говорят с неудовольствием: "Телепается!.."
"Надо решать, - думал Горов. - Надо определяться..."
Нечто подобное испытал он, взметнувшись на перехват японца в морозном небе Сихотэ-Алиня, не зная, ждать ему отставшего Житникова или завязывать бой в одиночку; секунды оказались на руку японцу, "Р-97", в мыслях почти поверженный, смылся.
И сейчас все в Горове двоилось.
То ли терпеливо собирать ему разбредшихся своих в кулак, наводить порядок и вести эскадрилью под своим командирским началом, как он привык и умел, контролируя лидера, то ли, напротив, полностью положиться на лидера, ни на что другое не отвлекаться, ему одному служить верой и правдой. Смирять его покорностью, умасливать послушанием, завоевывать в нем союзника...
Что за удел!..
Страдать, терпеть мучения не в бою, а на подступах к нему, - как в декабре, на дальних подступах - как сейчас, в апреле? За что? Почему?
Сбитый с толку, в плену поднявшихся сомнений, не зная, на что решиться, Алексей в самый маршрут, которым следовала группа, не вникал. Все, что предпринял и проделал лидер, нацеливаясь на Ростов, пока "маленькие" вели за ним погоню, Горов взял на веру. Определяясь грубо, на глазок, по солнышку, он знал общую направленность полета - она сомнений не вызывала, - а остальное для флагмана с его хваткой, с его львиной поступью - дело техники. Техники и времени.
Остепенившийся было провожатый снова стал испытывать его терпение, снова зарыскал по курсу.
"Надо решать", - говорил себе Алексей, все ближе, все теснее поджимаясь к "пешке", все реже оглядываясь назад, на ведомых, внушавших ему тревогу, не понимая этой тревоги, заглушая ее. Свободы флагмана он не стеснял. Был отзывчив, гибок, упреждал его желания. Пропасть, отделявшая тыловика-дальневосточника от боевого экипажа, от героя Чиркавого, затягивалась, закрывалась. Еще не исчезнув, она не тяготила Алексея, как прежде. Главное определилось: не Бахарева, а он задавал тон в голове кавалькады. Сознание внутренней общности, единства с лидером вознаграждало его за страдания...
Капитан вторил "пешке" во всем, как заговоренный.
"А в баках-то булькает!" - не себе, им, Горову, флагману, Лене, крикнул Гранишев и снова поработал рулями, чувствуя, как полегчал в полете "ЯК". Он ужаснулся быстроте исчезновения свободы, которую так старательно оберегал после взлета. Все, чем он только что владел, испарилось: свобода, уверенность. Неведомая сила ввергала его в какие-то бездны, и уже неслось ему предостережение: "Поздно!.."
Набатное "Поздно!" зазвучало прежде, чем он понял, что его ждет...
- Булькает в баках, - упавшим голосом повторил летчик, перемещаясь влево, откуда легче свернуть на Ростов. Теперь, прозревая, он распознавал истинный смысл манипуляций лидера: вкрадчивый маневр "пешки" выдавал старания экипажа скрыть свою растерянность, а осторожность, половинчатость действий, как и недавние броски из стороны в сторону, могли иметь одно объяснение - своего местонахождения, курса на Ростов лидер не знает. Признаться в провале перед теми, кто полон безмятежной веры в благополучный близкий финиш, он не может, ищет, за что бы ухватиться, восстановить свое место... Да ведь поиск для "маленьких" невозможен! Исключен! У "маленьких" горючего в баках с гулькин нос!
"Далеко я их от себя отпустил, - думал Павел, пускаясь за группой вдогон и глядя на бензочасы. - Слишком далеко..."
Дальше всех от него была Лена.
"Тот изгиб дороги - последний рубеж. Его пересеку - не дотяну до Ростова... Повернуть, увести за собой эскадру, не долетая до изгиба дороги!"
Косой снежный заряд, налетая, скрывал землю, все впереди исчезало, летчик помнил твердо: слева - Дон, справа - линия фронта - и не выпускал из головы курса на город, на Ростов, и ждал, когда ледок высветит изгиб дороги, обегающей холм или насыпь, - предел его совместного с ослепшим флагманом полета.
"Я шел по следу, он сбился, сбился, - внушал себе Павел, мчась вдогон, заглушая сомнения, отчаиваясь оттого, что расстояние до Лены, до флагмана не сокращалось... почти не сокращалось. А горючее таяло, как будто в бензобаке образовалась течь. - Он сбился, сбился, - заклинал себя Гранищев. - Но там штурман! Радио на борту. Лучший разведчик части!.."
Усилие, которым при встрече с "африканцем" Павел удерживал себя, отвращал от "змейки", мнимо спасительной, будто дарующей жизнь, а в действительности обманчивой, ставившей его под нацеленный удар, - это усилие не шло в сравнение с тем, что он должен был проявить, доставая, - кого-то!.. Не всех?.. Но может быть, может быть, - доставая и...
"Стоп! - сказал себе Павел, несясь вперед. - Сожгу горючее и грохнусь первым, не доходя Ростова. Флагмана не взять, флагмана я упустил. И Лену. Левее, левее... Выцарапывать "маленьких" по одному, начиная с последнего".
Выцарапать по одному, сколько позволит бензин, и - оторваться, отколоться от строя. Вся тяжесть Сталинграда не перетягивала этого труда и выпавшей ему муки - отколоться от строя. Строй, верность строю - первая заповедь Баранова, он внедрял ее всеми доступными средствами, вплоть до пулеметного огня, когда такие, как Лубок, не понимали русских слов...
В просветах поземки мелькнул изгиб дороги - рубеж! Павел смотрел на скифский холм, какой-то частью своего "я" отдавая должное искусству топографа, воссоздавшего на карте холм и облегающую его подкову, и тем же внутренним чувством уверяясь в гибельности слепого движения группы. "Брать влево, идти на Ростов!" - должен был приказать себе Солдат, а вместо этого думал о Лене:
"Доверилась, забылась, земли не видит. Инструктор, ненаглядный Дралкин, ослепил Орлицу. Все лучше Гранищева: Баранов лучше, Дралкин лучше... Ты судья, Лена, твое слово - закон: лучше. Одно мне нужно, одного хочу: чтобы сейчас, только сейчас, когда сомнения жгут душу, ты поверила мне, только сейчас пошла за мной..."
Лена, будто в насмешку над ним, теснее придвинулась к флагману.
Укатали сивку крутые горки. Не ведают, что творят. Выломиться из строя, бросить своих... Впервые услышал летчик, как в небе - громче мотора - стучит его сердце.
Он поравнялся с "ЯКом", мотавшимся у "пешки" в хвосте. До Лены - три таких расстояния... "Поздно!"