Крестовидный выступ на базу, в тени амбара, был едва различим под ворохом тальника, но перышко трехлопастного винта, высмотренное рысьим глазом старшины, выдавало усилия маскировки.
— Истребитель «ЯК-1», — всмотрелся Кулев в силуэт машины. — Где притулился... И в голову не придет искать в таком месте...
— Мой, — улыбнулся водитель. — Моя находка, я обнаружил. — Видя, что Кулев колеблется, добавил: — Он же маленький, «ЯК», против «ИЛа» ничего не весит. Берем играю чись...
— До него не доберешься. Еще застрянем... «Не нужен нам этот «ЯК», — думал Кулев. — Все пути на север перекрыты, разъезд Конная горит...»
— Цепляем с ходу, в два счета!
Кулев колебался.
— Майор Егошин нас похвалит. — Шебельниченко выкручивал баранку в сторону база. — И здесь, скажет, сработали за «маленьких»!
...Выпрыгнув из кабины, Кулев рысцой спешил к истребителю, подгонял товарищей: «Быстренько, быстренько... сто двадцать шагов в минуту!»
При торопливом осмотре истребителя мнения высказывались различные.
— Хорош гусь хозяин, натаскал хворосту — и деру...
— В какую сторону?
— Пробоин нет, бензобак булькает.
— «ЯК» надраен, как медный котелок... Приготовил к сдаче?
— Как он его сюда загнал, вопрос... Грузовик не подберется.
— Камешки из-под колес вынуть, он своим ходом скатится. Внизу его зацепим.
— Быстренько, быстренько!
— Товарищ лейтенант! — донесся из амбара сдавленный голос. — Вы голову промыть дадите?
Возглас излился, несомненно, из женской груди; старшина, вслушавшись, авторитетно заявил, что в амбаре моет голову не кто иная, как Глафира Кожемякина.
— И здесь знакомая, — отметил лейтенант. Шебельниченко, мимикой открестившись от знакомства, шепотком пояснил:
— Ее из бани по тревоге выкурили, так она за свою недомытую голову начальнику штаба плешь проела. Потом ее перевели.
— Кожемякина! — почему-то нараспев обратился в сторону амбара Кулев.
— Не Кожемякина. И не Глафира, — ответил ему неприязненно женский голос, делая ударение на «не». — А самолет заминирован, учтите, я предупредила...
Мужчины, как по команде отступив от «ЯКа», воззрились на бревенчатую стену хуторского строения.
— Бабы, когда голову моют, о другом думают, — заявил Шебельниченко. — Лейтенант, ну его, «ЯК»... К своему «ИЛу» не поспеем.
Он отрекался от своей находки. Предлагал отходную.
Кулев, гонимый беспокойством, перестал спешить. Мытье женской головы — многотрудное занятие. Мама приступала к нему после длительных приготовлений, в особом расположении духа и как бы что-то загадав. Священнодействие с кувшином, мыльным раствором, просушкой и укладкой волос предполагало отрешенность от всех прочих дел, и тайное желание мамы сводилось, видимо, к тому, чтобы никто из соседей по коммунальной квартире не помешал ей исполнить важный замысел; обычно она приступала к ответственной процедуре ночью, когда квартира отходила ко сну... А степь, этот хутор с часу на час превратятся в арену боя...
Кулев быстрым шагом обогнул амбар, тронул массивную дверь на кованых петлях.
Гулко брякнула щеколда.
— Не подглядывать! — взвизгнул женский голос. «Скушали? — мимикой спросил его Шебельниченко. -
Что я говорил?»
Кулев пристыженно слушал сердитое плескание в тазике.
Раз и два шумно сливалась вода.
— Банно-прачечный трест, — сказал он, чтобы не молчать. — Нашли чем заниматься.
— Дюрит лопнул! — в сердцах отозвалась моющаяся. Он представил, как она стряхивает мыльную пену с рук и осуждающе смотрит в его сторону, на запертую дверь. — Масло из системы выбило, на черта стала похожа... Да еще машину драила.
«Женское пополнение! — осенило Кулева. — Женское пополнение, о котором столько разговоров на КП Егошина»,
— Из хозяйства Дарьюшкина, что ли? — спросил он примирительно. — Из Песковатки?
— Колхоз Кирова.
— Колхоз Кирова! — Теперь пришла очередь Кулева мерить взглядом старшину: «Глафира Кожемякина...» — Мы в колхозе Кирова берем прикрытие, а рядом «мессера», подкарауливают наших...
— И не ваших... И в Нижне-Чирской — тоже.
— В Нижне-Чирской?! — усомнился старшина. — Отставить панику!
— В Нижне-Чирской нас обстреляла зенитка и тут же прихватили «мессера»... Как по нотам.
— Когда?
— Я сама против паники. Вчера... В восемь десять — восемь пятнадцать утра примерно... Шумный сброс воды — и тишина. Молчание.
Наконец она открыла дверь. Чистое, промытое лицо без свекольного оттенка. Скорее оно было бледно.
— Я не прохлаждаюсь, товарищ лейтенант, — с опозданием, сдержанно пояснила летчица. — Я здесь приземлилась и отсюда взлечу. Сержант Бахарева, — и подобралась, свела каблуки брезентовых, в потеках масла сапожек, как образцовый строевик, отработавший курс молодого бойца. Румянец постепенно приливал к ее щекам.
— А если немец двинет?
— Сижу без масла, — сказала она веско. — Дюрит заменен. Доставят масло, я заправлюсь и — домой.
— Кто доставит? Откуда?
— Из Малой Россошки...
Кулев вспомнил взмыленных коней заградотряда.
— Сержант Бахарева! — Он по-командирски приосанился. — Берем «ЯК» на прицеп, и сей же момент — ходу.
Она отрицательно покачала головой.
Не мина с секреткой, бог весть куда подложенная (подложенная ли?), ограждала ее самолет, но румянец к лицу, строчка свежего подворотничка и, конечно, грубоватой ткани светлая лента в волосах... Кулев не ошибся, предложив серьезную заботу о прическе. Лента в волосах, старательно промытых и слегка на висках пушившихся, вместе с твердым отказом покинуть хутор как-то разом возвысили летчицу в его глазах. Опрятный, не глаженный после стирки, сильной рукой выжатый комбинезон был также на ней хорош.
— Тогда... двинули, — сказал Кулев своим, не трогаясь с места.
— Очень плохая вода, — поделилась с ним Бахарева, недовольно прощупывая волосы. — Холодная, жесткая... ужас. Никак голову не промою.
Это все, что она могла ему сказать, оставаясь здесь с «ЯКом».
— Когда-то авиация жила на касторке...
— Мензурка бы касторки не помешала.
— Моторное масло не подойдет?
— Нет, — без улыбки ответила она, вместе с непринятой шуткой отставляя еще дальше лейтенанта от своих расчетов и планов, где тайны косметики и получения заправочного масла соседствуют с готовностью взлететь на сияющем чистотой истребителе по этим колдобинам и буеракам.