Так она говорила долго и неторопливо, и было видно, что все это хорошо ею продумано за долгие бессонные ночи. Она только одного хотела — научить сына, как ему теперь надо жить, и в то же время она знала, что сын хотя и сделает все по-своему, но никогда не сделает ей наперекор.
Ее рука лежала на его плече, и он прижимал ее своей большой ладонью и сам не заметил, как закрылись его глаза и рука упала на колени. Постепенна ее слова сдались в одно бесконечное слово, как отдельные капли сливаются в монотонно журчащий ручей.
Звонко трещит сверчок, тихо дышат дети, и все это мирное, домашнее, родное тоже слилось в родниковое журчание. Как в детстве. Как в детстве, когда он неожиданно засыпал под материнское приговаривание, он и сейчас уснул, положив голову на ее колени, и ее рука переместилась на буйную сыновью голову. Как в детстве.
2
Управляющий трестом оказался фронтовиком и однополчанином, он сразу узнал Семенова и так стремительно поднялся навстречу, что уронил палку, прислоненную к его креслу.
— Ого! — воскликнул он. — Товарищ майор. Здравия желаю!
У него были протезы на обеих ногах, и он, поднимаясь, ухватился за кромку своего большого стола. Семенов протянул руку и для приветствия, и чтобы помочь управляющему устоять на ногах.
— А ведь вы меня не узнаете, — откровенно радуясь встрече, проговорил управляющий. — Младший лейтенант Лапин.
— Лапин? — повторил Семенов, стараясь припомнить обстоятельства их давней фронтовой встречи. — Прибыл с пополнением осенью сорок второго?
— Точно. Вы командовали ротой, а я в третьем взводе, Только недолго пришлось. Вот… — Он хлопнул по своему бедру и так засмеялся, словно речь шла о чем-то очень веселом.
И только теперь, увидев, как открыто и заразительно Лапин смеется, Семенов окончательно все вспомнил и сам тоже начал смеяться, хотя ничего смешного в том, что он вспомнил, не было.
— А вы все такой же, — проговорил он, усаживаясь в кресло напротив Лапина. — А ведь, честно говоря, я тогда подумал, что вам конец.
— Да я и сам так думал, а вот жив…
Он позвонил. Вошла секретарша, бледная, стройная, но уже немолодая женщина. Она подняла палку и поставила ее так, чтобы Лапину было удобно ее взять.
— Чаю, пожалуйста, и еще чего-нибудь пожевать, — сказал Лапин таким веселым голосом, что на неподвижном лице секретарши тоже появилась и тут же погасла бледная улыбка. Ничего не сказав, она вышла.
— Досталось, видать, ей? — спросил Семенов. — В лагере, наверно, была?
— На том свете. — Лапин оборвал смех. — Расстреляли, а закопать не успели. Фашисты. Она и ожила среди трупов. И вот живет… Ну, а у вас как?
Всего насмотрелся Семенов. Видел и лагеря, и печи, где сжигали людей. Все видел, и сейчас не захотелось ему говорить о себе, о своем желании устроить для себя и для своих детей благополучную жизнь.
Но тут заговорил Лапин:
— Знаете что, товарищ майор, вам надо отдохнуть. Хотите у меня? А можно в гостиницу. Есть у нас и гостиница.
— Нет, — проговорил Семенов. — Мне скорее надо. Что-то делать надо. Работать. И дети у меня, мать старуха. Тоже насмотрелись…
— Да, это понятно. Есть у нас один завод. Его немцы все собирались пустить и поэтому оберегали. А когда отступали, то не успели взорвать. Попортили немного. Так что теперь он уже полностью восстановлен.
Бледная секретарша принесла чай и бутерброды. Когда она вошла, Семенов встал. Она не обратила на это никакого внимания.
— Гостиницу я заказала, — сообщила она и вышла.
Прихлебывая чай, Лапин рассказал:
— Директор там очень расторопный товарищ, организатор прекрасный, пробойный, но производства не знает. И главного инженера у него нет, а есть только техник, но знающий. Вот они вдвоем и шуруют. Когда я к ним приехал, они уже топку опробовали. Дыму напустили на всю степь.
— Так вы меня к нему главным? — спросил Семенов.
Но оказалось все не так, как он предполагал. Что-то там не заладилось у директора за последнее время. Жалобы на него начали поступать. Невзлюбили его не только рабочие, но и городское начальство. Вот Лапин и ездил разбираться. Директор завода Иван Пантелеевич Сашко и сам ничего не скрывал. Все рассказал: да, он ни черта в производстве не смыслит, и ему нужна хоть какая должность, только не завод. До войны он служил в милиции, был начальником отделения на одной некрупной, но очень оживленной железнодорожной станции в центре хлебного края — Южного Урала. Служил он хорошо, правонарушители и прочая шпана его боялись. Боролся он с ними беспощадно. Ну они и отомстили, напакостили со всей воровской изобретательностью, как может только отомстить оголтелая шпана. Схватился он за дверную ручку в свой кабинет, рванул дверь и тут же отдернул окровавленную ладонь. Так и лишился Иван Пантелеевич четырех пальцев правой руки. Инвалид. Для оперативной работы не пригоден. А вот теперь оказалось, что и директора из него не получилось. И тогда решили перевести его в трест на административную должность. Комендантом. Такое решение очень его устраивало, как сказал Лапин, и добавил:
— Очень он в город стремится. Из-за жены. Это он сам мне говорил. Да и она тоже.
— Надоело даме в глуши жить? — предположил Семенов и по тому, как задумчиво Лапин покачал головой, понял, что не только в дамской прихоти дело, а все обстоит сложнее, что сейчас же и подтвердилось.
— С одной стороны, конечно, надоело. Да не только в этом суть. Женщина она образованная, а в городке этом, как в деревне: огороды, козы, коровы и все такое. Пока война была, она терпела, а вот теперь затосковала. Сам-то он, Сашко этот, человек небольшой грамотности, разговаривать с ним не разбежишься, он это очень хорошо понимает и очень боится, как бы она от него не уехала.
— Это понятно, — проговорил Семенов и вздохнул: — Любит, значит. Красивая она?
На этот вопрос Лапин не ответил, считая его, наверное, не относящимся к делу.
— Одним словом, принимайте завод. Для теперешнего вашего семейного положения это будет в самый раз.
Семенов согласился и на другой же день выехал в неведомый степной городок.
3
С классической литературой, а также и с современной Семенов познакомился в школе, институт ничего не добавил к этому знакомству, которое так и не перешло в дружбу. Короче говоря, ему и в голову не пришло, что его вступление в мирную жизнь развивается по всем правилам именно классической литературы.
Степь, сверкающая росой. Румяное, только что проснувшееся солнце нехотя поднимается над горизонтом. По росистой траве бегут косые тени от лошадей, от брички, от кучера и от самого Семенова. Степная дорога еще не пылит. Кузнечики еще сушат звонкие свои крылья, и только какие-то пташки с шумом вырываются из травы. Семенов пока не совсем пришел в себя, не отдышался после вагонной духоты, слегка продрог, но, несмотря на все это, он почувствовал что-то вроде умиления и, кажется, впервые к нему пришло забытое чувство душевного покоя. Такое не очень-то свойственное ему состояние слегка его смутило. Кутаясь в шинель, он подумал: «Все это от неожиданности. Я еще не привык к мирной жизни…»
— Веселись, веселые, — покрикивал кучер, погоняя лошадей.
Он как только еще встретил Семенова, так сразу же и назвался:
— Волнуха Кузьма Сысоич вас встречает. Извиняюсь, как вас звать-величать?
От дальнейших расспросов пока воздержался, надеясь, что приезжий сам разговорится. Дорога хоть и не особо дальняя, а все же на десять верст молчанки не хватит. Конечно, он знал, кого везет, но политично делал вид, будто ничего ему не известно и он, темный деревенский мужик, не понимает, что к чему. На самом деле был он ума хотя и среднего, но сообразительный и сверх меры хитрый.