— Что, правда, мама? Что я педик? Да! – я был готов ударить ее, не знаю, что сдерживало меня. Только то, что Димке этим не помочь. – В какой он больнице?
— Десятке. Но тебя не пустят… — это милиционер кричал мне в спину.
Я бежал по темной улице и молил только об одном, чтобы у меня не забирали Димку. Я не смогу без него жить. Мне незачем… Я поймал частника. Сейчас я отдал бы ему все деньги, лишь бы он двигался быстрей.
Больница встретила меня неприветливым тусклым фонарем у входа. Я пять раз споткнулся пока бежал к ней. Сонная женщина в регистратуре удивилась моему появлению.
— Где реанимация?
— Там, — показала она, — но туда нельзя…
Мне было все равно. Я должен был увидеть Димку. Я должен не дать ему умереть. Он будет жить, он не может… Я подбежал к дверям, на которых было облезлое слово «Реанимация», но открыть их мне не дали два санитара. Все-таки та женщина внизу вызвала их.
— Куда собрался, парень?
— Дима Силов! Мне нужен Дима Силов!
Санитары переглянулись.
— Только родственники.
— Он жив? Пожалуйста, скажите.
Один из них скрылся за дверью, пахнуло лекарствами. Через минуту он вернулся:
— Мне очень жаль, парень.
Сочувствие на его лице, белый потолок больницы, перестающее стучать сердце.
Мне больше незачем жить.
***
Я пришел в себя на больничной кушетке. Смутно помню, как мне вкололи что-то, как отнесли сюда. Я лежал, видел, как проникает солнце из-за занавесок, и понимал, что мне уже все равно. Никогда больше я не смогу улыбаться. Никогда больше я не смогу радоваться простым человеческим вещам. Никогда я не буду получать удовольствие от банки колы. У меня было такое ощущение, что я постарел лет на двадцать.
Тело не слушалось, а голова гудела. Я встал, заправил кушетку, разгладил все складочки на простыне. Потом нашел в коридоре туалет и долго умывался. Я не чувствовал теплая это вода или холодная.
Медленно-медленно я шел домой. Или к тому месту, которое я называл домом, потому что мне просто некуда больше было идти.
Мама сидела на кухне. Под ее глазами были черные круги. Брат лежал на полу пьяный, рядом с ним была разлитая бутылка. В руке мамы я тоже заметил стопку.
— Как он? – зачем-то задала вопрос она.
Я не ответил, а мама закрыла рот руками. Лишь спустя пару секунд я понял почему:
— О, Боже, тогда его будут судить за убийство!
Я смотрел на нее, и передо мной был совершенно чужой человек. Она думает об отчиме, об этом ничтожестве, которое даже не достойно жить дальше.
— Тебя вызывают в милицию к двенадцати. Санька, пожалуйста, скажи им, что он никогда тебя пальцем не трогал…
Она продолжала говорить что-то еще, но я не слушал ее. Мне хотелось рассмеяться во весь голос. Мне хотелось придушить ее, а затем себя. Это невозможно. Димки больше нет. Вчера осуществилась моя мечта, благодаря ему, я должен рассказать ему все в подробностях о моем путешествии, а его нет.
Некому рассказывать.
Стало так больно, что я едва не завыл.
Дима, Димка…
***
Я поведал в милиции всю правду о своем отчиме. Не знаю, хорошо это или плохо, но за все нужно отвечать. Отчиму светит десять лет колонии строгого режима. Мать не разговаривает со мной, а брат шарахается, как от прокаженного. Но мне все равно. Меня вообще мало что трогает теперь в этом мире.
Самым сложным было заставить себя пойти в школу. Лишь то, что Дима хотел, чтобы я ее окончил, заставило меня сделать это. Коридор, раздевалка, спортзал… Каждый миллиметр этой школы напоминал о нем. Сначала я отпрашивался на каждом уроке и рыдал в туалете. Потом стало легче. Я научился жить с этим.
Было еще кое-что, болезненное и странное, произошедшее со мной.
Через некоторое время после смерти Димки, меня вызвали с урока в кабинет директора. Вместе с директрисой в кабинете был представительный мужчина, которого я раньше не видел. Женщина, кивнув ему, вышла. Он долго разглядывал меня, а потом произнес:
— Меня зовут Олег Валентинович Силов, — желудок сдавило, и я часто задышал. – Тебе, наверное, интересно, что я здесь делаю и почему ты здесь? Перед смертью Дима пришел в себя, и единственное, что он сказал, так это попросил нас, чтобы ты учился в институте.
Горло сжалось, и я просто не мог стоять. Я, пошатываясь, прошел к креслу и, не спрашивая разрешения, сел на него. Мужчина продолжал, у него был очень цепкий, неприятный взгляд:
— Я не могу не уважить его просьбу. Вот визитка, — он положил белый кусочек бумаги на стол. – Он давно выбрал этот институт, он хотел стать юристом, а я, дурак, давно договорился. Так что, ты теперь обязан учиться там. Просто позвони по этому телефону в июне, принеси документы и в сентябре приходи учиться.
Это казалось абсолютно нереальным. Такого просто не могло быть. Я во все глаза смотрел на него и, наверное, ждал, что сейчас мужчина скажет что-то вроде «шутка», но по его глазам я понял, что он редко шутит.
Уже у двери он обернулся:
— Не знаю, что там у вас было, но тебе лучше забыть его. Понял?
От тона мужчины ощутимо веяло холодом. А как бы я отнесся к «другу» своего сына в этой ситуации? Я слабо кивнул, понимая, что никогда не забуду Димку.
***
Я сдал экзамены на четверки, получил аттестат, даже не подумал о том, чтобы идти на выпускной (хотя, на удивление, меня звали). Из-за необходимости сдать учебники мне пришлось разобрать рюкзак. Там я нашел платок Димы, который оказался у меня, когда мы познакомились. Эта вещь, принадлежащая ему, снова царапнула душу и заставила меня проплакать всю ночь.
В июле я позвонил по визитке, оставленной Диминым отцом, и первого сентября стоял перед внушительным зданием института. Внутри меня было только спокойствие, не было ни волнения, ни радости. Вчера я заставил себя купить кое-что из одежды, и теперь был не хуже, чем другие. Мне выделили комнату в общежитии, и я наконец-то смог переехать и забыть этот кошмар навсегда.
У меня нет семьи. И никогда не будет, потому что Дима мертв. Я буду жить ради него. Окончу институт с отличием, буду зарабатывать много денег, и все у меня когда-нибудь будет хорошо.