– Слушайте, вы прямо-таки удачу приносите! – воскликнула девушка, глядя на меня с весёлыми искорками в бесстрашных глазах. – Мне ещё никогда так часто не подавали. Обычно – хоть бы кто-то один раз за целый час денежку кинул, а тут – рекой текут!.. Каждые три минуты! Уже полную шапку накидали.
– Ты просто хорошо поёшь, – улыбнулась я. – Заслужила.
За полчаса, которые я просидела на скамейке рядом с уличной гитаристкой, слушая её песни, деньги опускались в кепку раз восемь или десять. Люди останавливались, слушали и – подавали. Кто – десятку, кто – двадцать рублей, а два раза даже по пятьдесят «отстегнули». А один мужчина в джинсах и бейсболке, с серебрящимися сединой висками и профессиональной фотокамерой, висевшей у него на шее, спросил разрешения нас заснять.
– Нет, нарочитые позы принимать не надо, – сказал он, когда я начала было оправлять подол платья, усаживаться поровнее, а также вертеть в руках гламурный пакетик из парфюмерного, соображая, как бы его поизящнее пристроить. – Сидите естественно; делайте то же, что и делали: вы – играйте, а вы – слушайте. И не обращайте на меня внимания, как будто меня нет.
Он был фотохудожником и делал серию снимков о жизни улицы, выискивая что-нибудь любопытное и примечательное. Мы ему показались очень колоритной парой: девчонка с гитарой и ультракороткой пацанской стрижкой и подчёркнуто женственная леди в красивом платье. Тёмный внимательный глаз объектива запечатлел нас раз, наверное, с десяток, с нескольких ракурсов; фотограф и присаживался на корточки, и вставал, и наклонялся в самые разные стороны, и чуть сгибал ноги в коленях… Завершив фотосессию, он поблагодарил и положил в кепку три десятки. С его лёгкой руки ещё несколько слушателей изъявили желание сфотографировать нас на память камерами своих мобильных телефонов.
Ком у меня в горле рассосался, растопленный солнцем и ласкающей, терпкой, как гречишный мёд, хрипотцой голоса Леры. Всё, что происходило сейчас, было правильным… Оно должно было случиться – как продолжение бесконечной линии жизни, как эхо твоей песни, «Свет в окне», как… Твоя улыбка. «Белый конверт», – повторяли иероглифы под моими босоножками.
– Ну, если ты считаешь, что я приношу удачу – давай, я приду завтра, – предложила я. – И посмотрим, повторится ли то, что произошло сегодня. Ты здесь каждый день поёшь?
Лера засмеялась, а тополя измученно вторили ей, лениво аплодируя.
– Да ладно… Как будто делать вам больше нечего.
– Нет, в самом деле! – настаивала я. – В моей жизни вообще всегда было много мистики. Иногда – очень страшной… И я была бы только рада, если бы это свойство хоть раз сослужило кому-то добрую службу.
Лера пела здесь каждый день с десяти утра до трёх часов пополудни, а потом у неё до восьми вечера была работа – раздача листовок. И – да, поесть ей зачастую удавалось только раз в день…
– Хорошо, тогда до завтра, – сказала я. – И, кстати… Родителям должно быть стыдно.
– А чего стыдно-то? – пожала Лера плечами. – Как будто мы богатые… Мать – учительница, отец – электрик.
Белый конверт вырос до гигантских размеров, оплетаемый иероглифами и возносимый до неба на их узловатых, безлиственных, тёмных ветвях – так высоко, чтобы я уж точно увидела. Улыбаться усталым продавщицам – это хорошо, но этого не достаточно. Нужно что-нибудь более ощутимое.
…Усталая женщина в белом платье а-ля Мэрилин Монро вошла в прихожую своей квартиры. Вытащила из волос зажим, встряхнула гривой, и она крупными завитками окутала её плечи. Светлые пряди в ней сверкали серебром. Нет, это не мелирование, это – седина. След рокового августа две тысячи десятого.
Солидное кожаное кресло приняло её в свои объятия. Здесь, в оформленном в добротном классическом стиле кабинете, она и работала теперь. Никаких больше прилавков, никаких витрин, никаких «спасибо за покупку». Только она и компьютер, тёмные полированные книжные шкафы, просторный стол и – парочка плюшевых утят легкомысленным жёлтым пятном среди всей этой респектабельной серьёзности. Память о прошлом, необходимость, нечто неотъемлемое на все времена. Часть её самой.
А август шептал ей: «Слушай и смотри. Лови игры своего разума». Он шептал это мне, и в древесном узоре рабочего стола я видела лучики-ответвления вездесущих иероглифов судьбы. Под слоем полировки они снова складывались в рисунок – белый конверт.