Птица
Бьётся птица и перья о землю ломает.
Бьётся птица, а силы всё тают и тают.
Криком воет и в небо свой взгляд устремляет.
Но на крыльях подрезанных вверх не взлетают.
Подрезанные крылья,
Вы призраки всесилья,
Той мощи, для которой
Открыты все просторы,
Что в небо уносила,
Свободу что дарила.
А птица плачет-стонет, а птица как ребёнок,
Слабенький ребёнок, чей голос в плаче звонок.
А птица бьётся, криком моля о светлой доле,
Стеная, затихает, мечтая о просторе.
Подрезанные крылья –
Беспомощные крылья,
Вы символы неволи,
Унылой серой доли,
Вы символы бессилья,
Подрезанные крылья.
В комочек сжавшись, птица словно в себя уходит,
От ветра колыхаясь, отрады не находит.
Не видит ласку солнца, а видит только тучи.
Пред ней не неба своды, а тёмный лес дремучий.
Подрезанные крылья –
Беспомощные крылья,
Лишь призраки всесилья
И символы бессилья.
За семью дверями
В замке за семью дверями,
За семью тяжёлыми замками
Что хранится – я сама не знаю,
Пусть хранится – болью заклинаю.
За семью долами и семью морями,
За семью высокими холмами
Кто живёт – увы, сама не знаю,
Пусть живёт – страданьем заклинаю.
На небе на седьмом средь облаков,
Намного выше дивных мотыльков
Витает кто-то – кто, сама не знаю,
Но пусть витает – сердцем заклинаю.
Быть может, в замке за семью дверями
И за семью тяжёлыми замками
Хранится вера, теплится надежда –
Отрада для души, от бед одежда.
Быть может, за семью долами и морями
И за семью высокими холмами
Живёт любовь, которой рядом нет,
Но от неё струится тёплый свет.
Быть может, на седьмом прекрасном небе,
За слабенький держась хотя бы стебель,
Витает дух, спасти который может,
Который в горюшке-беде поможет.
Май и пустота
Ещё раз месяц май вступил в свои права.
А мне всё кажется, что листья облетают,
И первый снег дороги заметает,
От холода звенят в тиши слова.
Пустые звуки и пустые дали.
В глазах пустых лишь пустоты печали.
И вздохи о пустом, и о пустом мечты.
И кру́жит голова от этой пустоты.
Разбились все стеклянные мечты,
Сгорели все бумажные цветы,
Расплавился игрушечный кларнет,
Крошащихся зеркал дрожит сонет.
В ушах тоска звенящего стекла.
И снова по щеке слеза стекла.
Но прошепчу: «Я верить не хочу
В всесильность пустоты, хоть в пустоту лечу».
А май тревожит. Он вступил в права.
Я отыскать пытаюсь те слова,
Что серость осени прогонят. И тепло
Вернётся в мир, вольётся в душу. Но
Мои строки бегут в пустоту,
Нарушая страниц чистоту,
Оставляя следы от обид,
Не имея блистательный вид.
Я бокал поднимаю. И в нём
Не вино, а из слез водоём.
Эти слёзы по капле упали
И застыли в гранёном бокале.
За окном потемневший куплет
Дней бредовых и гаснущих лет.
Убегает ночей череда,
Ей вослед лишь мигает звезда.
Но бокал осушив, улыбнусь
И печали в лицо усмехнусь.
И хотя в пустоту я лечу,
Верить в силу её не хочу.
Глаза
Рисую на стекле глаза,
Большие, тёмные, как ночь.
В них то улыбка, то гроза,
Пред ними пошлость бежит прочь.
Они и солнце, и луна,
И свежий ветер, и буран.
В них нежность чуткая видна,
Гнев отвечает на обман.
В них жар любви с презреньем вдруг
Переплетутся в крепкий жгут.
В них теплоту отыщет друг.
Врага же холодом прожгут.
Они то разумом полны,
То вдруг безумьем зазвучат.
Они беспечны и умны,
Накажут и благоволят.
Рисую на стекле глаза.
В них смех звенит, как бубенцы,
И тут же гасит их слеза,
Собой покрыв ресниц концы.
Они сиянием своим
Развеют сумрак и тоску.
Всё, кажется, подвластно им.
Они манят, они влекут.
Рисую на стекле глаза.
Но, что это? Они плывут.
И гаснут. Лишь моя слеза
Печальный след оставит тут.
Асфальт
Время пишет на асфальте имена.
И дописывает строки о сомненьях.
На асфальтовом листе слеза видна.
И пусть ляжет там моё стихотворенье.
Время пишет о равнинах и холмах,
О деревьях и о травах, о дорогах.
Время пишет об утраченных правах,
И правах приобретённых есть немного.
В заколдованном асфальтовом кругу
Есть рецепты от обиды и от злобы.
По асфальту я тихонечко бреду,