- Да будь я шпионом, я не вязала б тут нитки. Я бы с папой, когда он меня на полигон на учения возил, все схемы б срисовала!
- А, точно! Ты ж у нас художник! – снова засмеялись они, - от слова «худо»!
Мы еще поперешучивались, но я уже зевала во весь рот, так что меня перестали дразнить и отправили домой. Сегодня суббота и мама дома. На всю квартиру стоял аромат свежеиспеченных драников. За секунду справившись со своей порцией я убежала спать. Благо следующая смена в день послезавтра.
Через день с утра я снова стояла у ворот родной фабрики, но войти мне так и не удалось. В тот день я увидела эти ворота в последний раз. У обочины стояла милицейская машина, а на проходной меня ждали два милиционера.
- Лариса Николаевна Донецкая?
- Да, а в чем дело?
- Пройдемте с нами.
- Куда?! – выпучила глаза я.
Как примерная девочка я никогда не имела дела с правоохранительными органами. И была напугана просто до умопомрачения.
- В отделение.
- Как так?! Мне на работу надо!
- Вашему бригадиру смены уже сообщили.
Меня вежливо отвели к машине и доставили в отделение. Вернее не так. Меня арестовали и доставили в отделение. Когда я, дрожа как лист на ветру, зашла в кабинет к следователю, на его столе уже лежала картонная папка с надписью «Уголовное дело № 270015. Лариса Донецкая. Ст. 70 УК РСФСР. Антисоветская пропаганда.» Я судорожно сглотнула.
- Присаживайтесь, гражданочка.
Следователь был старый и лысый, как колено. У него были маленькие хитрые глаза и, глядя на него, мыслей о справедливости не возникало. Я покорно опустилась на стул.
- Скажите мне, Лариса, - начал он допрос, - Как вы относитесь к Советской власти?
- Хорошо, - честно ответила я, - я всем довольна, меня все устраивает. Партия заботится о нас и дает все, что нужно.
Следователь поднял кустистые брови.
- И при этом вы неоднократно позволяли себе антисоветские высказывания. Публично.
- Да это были просто шутки! Как вы не поймете!
- То есть вы находите политику партии смешной и заслуживающей публичного осмеяния?
- Нет, но… - у меня не нашлось, что сказать.
- Кроме того, не далее, чем позавчера, после беседы с комитетом комсомола вы сказали следующее, цитирую: «Шпион я и есть. Я с папой, когда он меня на полигон возил на учения, все схемы срисовала».
- Бы!
- Что бы?
- «Бы» срисовала, если «бы» была. Я сказала так, а не так, как вы мне зачитали.
- А свидетели утверждают, что так. То есть, вы публично признали себя виновной.
- Это бред! – вскочила я, - Я ничего не признавала! Я пошутила! ПО-ШУ-ТИ-ЛА! Понимаете?
- Сядьте, гражданочка, чего вы так разошлись, если не виноваты?
Я села и принялась раскачиваться из стороны в сторону, впадая в панику. Что теперь будет?! А если меня посадят в тюрьму!? Родители не переживут и вся моя жизнь пойдет под откос! Да даже если и не посадят, все равно пойдет. За такое меня исключат из комсомола! И, может, даже уволят с фабрики!
- Расскажите мне, как вы ездили на полигон, и что конкретно там срисовали. Кто вообще позволил вашему отцу брать посторонних на режимный объект?!
- Я ничего не срисовала! Папа просто взял меня показать военную технику…
- Значит, сведения вы собирали о технике?
- Да нет же! – я в отчаянии обхватила голову руками.
Все, что я ни говорила, пытались использовать против меня. Неужели все так просто? Просто взять и арестовать человека за случайное слово? Хотя да, у нас в стране это просто.
- Вы все отрицаете?
- Да! Я не шпион! Да, я дурная, и говорю ерунду, но я не шпион!
- В вашей квартире проведут обыск, и если что-то найдут…
- У меня в квартире нет ничего незаконного. Вы ведь отпустите меня? Пока не доказано, что я виновна.
- Ну в шпионаже ваша вина не доказана. А вот сомнений по поводу антисоветской пропаганды нет. Так что посидите, голубушка, в ИВС (*изолятор временного содержания – прим. авт), пока я расследую ваше дело.
Я посерела лицом. Изолятор временного содержания… Я была трусихой, я уже говорила, но больше всего на свете я боялась двух вещей – тяжелых болезней и тюрьмы. И вот один из моих страшнейших кошмаров входил в мою жизнь.
У меня забрали все вещи, надели наручники и привезли в темное, низкое и грязное здание изолятора. Всю дорогу я не могла поверить в случившийся ужас. От паники меня трясло и я практически не понимала, что происходит. Грузовик въехал в обшарпанные синие ворота. Ворота закрылись, и начался ад.
Меня поселили в камере, где кроме меня была только одна заключенная. Она недвижимо лежала, скорчившись, лицом к стене, и даже не повернула головы, когда конвой привел меня. Камера была грязная и вонючая, и мне было противно даже садиться на этот завшивевший матрас. Я неуверенно топталась рядом с нарами, боясь хоть к чему-то прикоснуться.