— Сгиньте! — прикрикнул он на слуг и, толкая ногой двери, прошел в освещенный единственной свечой узкий коридор. Тут же двинул плечом резную дубовую дверь и вошел в обвешанную коврами опочивальню. Эта комната, имеющая только одно узкое и высокое окно, была освещена уже десятками свечей, которые, будто кузнечики, потрескивали в медных подсвечниках.
— Дайте свет! — крикнул мелик. От его голоса загудели стены.
Из ниши вышел тщедушный старик и заковылял к коридору. Это был один из братьев Бархудара, стольник — служитель внутренних покоев мелика. Он вошел с подсвечником, напоминавшим ветвистый куст шиповника — горевшие в нем многочисленные свечи походили на бутоны.
— Будет здесь когда-нибудь светло?! Не видите, что кругом мгла, мгла! Повсюду темень…
Служитель заторопился к выходу. Сыновья мелика, сложив руки, стояли у двери. Бархудар сорвал с плеча бурку и швырнул ее в угол. Затем снял оружие. Меч и пистолет положил возле постели.
В сводчатом камине трещали сухие поленья граба. Тени от свечей падали на висевшие по стенам звериные шкуры, старинные щиты, шлемы, панцири. Один из подсвечников стоял возле тахты, покрытой тигровой шкурой. Бархудар скинул плащ, расстегнул пуговицы шелкового кафтана и облокотился на подушки…
Стольник появился с новыми подсвечниками, в комнате теперь было так светло, что слепило глаза. По знаку Бархудара сел только его старший сын Мигран. Паки остался стоять. Охватив руками голову, мелик погрузился в раздумья. Словно вокруг никого и не было. Сыновья дышали бесшумно, не двигались. Ждали, пока спадет отцовский гнев. Неожиданно Бархудар вскочил и потушил с десяток свечей.
— Видите! — не поворачиваясь к сыновьям, воскликнул он. — Вот так я загашу всех моих врагов. Да-да!.. Подумать только, под боком у меня презренная чернь создает новое меликство. А-а? Онемели вы, что ли?.. Говорите же!.. Ведь это ваше наследство хотят отнять, ваше!..
Он посинел от гнева. Задул еще три свечи, затем обратился к поднявшемуся на ноги Миграну:
— Утром соберешь весь аван[17] в крепости, нужно учинить суд над беглым рамиком. Мочалить буду людей, мочалить! Знайте! Сила праведнее бога, крепче его.
Умолк. Сделал несколько шагов по комнате.
Слуги внесли ужин, поставили на стол и вышли.
Ели и запивали вином. Не произносили здравиц, не чокались. Движениями и манерой есть, всем своим видом и даже голосом Мигран походил на отца — низенький, крепко сколоченный и грубый. Отец поглядывал на него краем глаза и радовался в глубине души. Хотя Паки тоже походил на отца, но был нежней и мягкосердечней. Глаза его всегда увлажнялись, когда отец кого-нибудь жестоко наказывал.
«Нет, мое меликство должен унаследовать Мигран, — ел и размышлял Бархудар. — Что же до брата моего, то эта чернильная душа и вовсе не годится для меликства. И откуда он такой взялся? Зачем на свет родился? В монастырь собирается… ха-ха!»
Ужин продолжался недолго. Наевшись, Бархудар облокотился на подушку и стал ковырять в зубах. Его клонило ко сну. Свесил ноги с тахты, подождал, пока младший сын Паки снимет с него обувь.
Сыновья поклонились отцу и, пожелав доброй ночи, удалились. Бархудар лег. Стольник задул свечи и уселся возле постели. Всю ночь он должен просидеть у ног своего господина.
Наступило утро. Морозило. Туман уже рассеялся. Лишь курились нагромождения горных вершин.
Просыпался зажатый в скалах Хндзореск. В одном месте скрипнула дверь. В другом замычала только что отелившаяся корова. Какой-то селянин вышел из вырытого в скале жилища, почесал себе живот и начал забираться по веревке наверх, на сеновал. Закудахтали куры. Собаки, лежавшие на кучах золы, вставали, потягивались и начинали неистово лаять. Словно проверяли, какую же из них унес в эту ночь волк. На кривых, сдавленных скалами улочках показались воины. Они с трудом взбирались по скользким обрывистым тропкам, придерживались за камни, чтобы не свалиться в пропасть.
— Эй вы, слышите! — кричали воины. — Собирайтесь в крепости стар и млад! Приказ мелика! Слышите, люди?
Воины ударяли длинными копьями в двери жалких жилищ, со злобой отбивались от собак, не щадя разбивали им головы.
Из хлевов и домов выгоняли на холодную улицу сонных мужчин и женщин. Ужас овладел людьми. Мороз забирался под лохмотья, жег ноги…
Вскоре на крепостной площади негде было втиснуть иголку. Пришли священники всех семи кварталов, староста. Все толпились на снегу и молчали. Жались друг к другу от холода.
— Опять война? — шепотом испуганно спрашивали люди.
— В ущелье Дизака явился Христос. Читает проповедь, — ехидно сказал одноглазый гусан Етум.