Я покачал головой:
— Нет, не хочу, не надо мне ничего говорить. Я же сказал, что не осуждаю вас. Я знаю, вы хороший человек. Он, ее дядя, тоже, наверное, по-своему хороший человек. Ему обидно, я понимаю. Он в своем праве. Пусть делает, что считает нужным.
Я вскочил и хотел уйти. Но шеф поймал меня за рукав и вынудил снова сесть:
— Нет, постой. Так не пойдет! Это важно, понимаешь. Сломать жизнь другому человеку, уничтожить его легко, особенно когда ты имеешь власть, деньги, когда тобой движут, как тебе кажется, благородные эмоции, когда на кону стоит честь, твоя или близких, тех, кого ты любишь. Очень легко здесь наломать дров, не разобравшись еще больше усугубить ситуацию. Для Георга Миа как дочь, понимаешь. Даже больше того. У него никого и ничего нет дороже ее. Миа — славная девочка, но с нее с самого рождения сдували пылинки, души в ней не чаяли. Любую ее прихоть исполняли. Она жила ни в чем не зная недостатка. Ни в чем, кроме самого главного — родительской любви и внимания. Я хорошо знаю их семью. Еще с тех пор как Георг с сестрой, матерью Миа, начинали строить свой бизнес. Конечно, им было немного проще чем прочим. Все-таки их клан давно в этой сфере. Но порой приходилось очень несладко. Когда родилась Миа, она поздний ребенок, дела как раз пошли в гору и требовали все больше внимания. Как только это стала возможно девочку препоручили няням, сами родители сутками не бывали дома. А Георг с удовольствием возился с ней. И когда малышка подросла, то частенько брал ее с собой, заменив родителей. Для него она так и осталась маленькой девочкой, ребенком. Да по сути, вы оба еще дети…
— Я не ребенок, мое детство закончилось в шесть лет на сто четвертой федеральной автостраде. Поэтому не надо со мной как с маленьким.
— Не сердись, я вовсе не хочу сказать, что ты не отвечаешь за свои поступки. Но вы молодые еще очень неопытны и наивны в том, что касается отношений между людьми. С годами, становишься чуточку мудрее и осторожнее. Но этот опыт он не приходит сам по себе, он результат всех тех ошибок и неудач, которые случаются с тобой, и тех уроков и выводов, которые ты из них выносишь. То, что произошло между тобой и Миа, должно послужить вам хорошим уроком, но не стать причиной жизненного краха… Хотя знаешь, не могу отделаться от мысли: какого рожна тебе еще нужно было, парень. Миа — это такой приз, за который любой твой здравомыслящий однокурсник душу бы дьяволу заложил. Но я вполне понимаю и уважаю те причины, по которым ты так поступил. Это просто чудо, что удалось избежать трагедии, так давай будем немного благодарны судьбе за это. Нельзя сдаваться и опускать руки. Я уговорил Георга не торопиться, все взвесить, немного остыть и подумать. И хочу, чтобы ты тоже немного остыл…
— Спасибо, — прервал я его и поднялся. — Я все понял. До свидания.
Мне хотелось побыстрее уйти, все эти разговоры, они тоже не имели значения. Шеф сколько угодно мог заклинать меня не падать духом и надеяться на лучшее. Наверняка, он сам искренне верил, что все как-нибудь образуется. Но я-то знал, что все кончено. Я прочел это в глазах дяди Миа. В его полных ненависти глазах, в которых я уже не был человеком, имеющим право на ошибку, а был монстром, коварным чудовищем, ползучим гадом, который чуть не погубил его драгоценное дитя. И который подлежал уничтожению без всякой жалости. И Стива не станет рисковать и портить отношения со своим влиятельным приятелем из-за какого-то ничтожного практиканта без роду и племени. Поэтому, о чем здесь было говорить.
— Эрик, — окликнул меня шеф. — Я тебя подвезу. Куда ты собрался?
— В общежитие. Не надо, я знаю дорогу.
— Хорошо, — шеф не стал спорить, тоже поднялся, потер затекшую шею. — Отдыхай сегодня. Завтра жду тебя на рабочем месте. И, пожалуйста, без фокусов! Хорошо?
— Да, конечно, — сказал я ему, сил объяснять что-либо не было, да и необходимости тоже. Я не собирался приходить. И он не будет меня завтра ждать, в глубине души надеясь, что больше никогда не увидит своего бывшего протеже. Я решил облегчить ему задачу. Так будет лучше для всех. Лицо еще горело от пощечин, я дошел до ближайшей урны и выкинул платок, было неприятно держать его в руках.
Глава 14 Визит непрошенных гостей
День, между тем, был очень хороший, замечательно теплый, но не жаркий. Периодически солнце перекрывали облака, на несколько минут земля покрывалась тенью, а затем вновь ярко сиял на улицах города свет, отражался в витринах магазинов, зелени аллеи по которой я шел, в стеклах домов. И лица прохожих тоже лучились светом, впереди было лето, пора отпусков, каникул, пора ночных свиданий и прогулок, полуденного зноя, пыльных дорог и теплых, бурных ливней. Время беспечных и бесшабашных велосипедистов, веселыми стрижами со звоном носившихся по дорогам и тротуарам, вынуждая водителей и прохожих, шарахаться в стороны и чертыхаться им вслед. Время красивых девушек, звонко цокающих каблучками своих туфелек по тротуарной плитке, время сладкого пения птиц по утрам, ранних, свежих рассветов и долгих, сиреневых сумерек. Отличное в общем, время для тех, кто беззаботен и полон радужных надежд. Вдруг отчетливо вспомнил: «Ты любишь лето, Хьюстон?» И сердце пронзила такая сильная боль, что слезы выступили на глазах.
Дошел незаметно до парка и умылся в маленьком фонтанчике. Заодно и напился холодной, отдающей железом воды, смочив пересохшее горло и уняв на некоторое время, терзавшую меня жажду. Потом сел, перевести дух, на одну из скамеек вдоль узкой дорожки, огибающей по периметру центральную площадку. В разгар рабочего дня в парке было не так многолюдно. Кое-где между деревьями мелькали собачники со своими питомцами, слышался разноголосый лай, зычные выкрики команд. На нескольких лавочках неподалеку сидели женщины в легких, пестрых платьях, о чем-то оживленно говорили, их голоса, птичьим щебетом, долетали до меня. Они неторопливо двигали вперед-назад разноцветные коляски, качали в них своих младенцев. Временами громко и мелодично выводила короткие трели какая-то пичужка. Откуда-то издалека доносились звонкие детские крики. Пахло свежей травой и влажной землей, иногда налетал порывами дурманящий сладкий аромат цветущей черемухи. И все здесь было пронизано покоем и умиротворением, которых так не хватало моей душе.
Но чем дольше я сидел, тем больше охватывало меня сонное оцепенение, возбуждение и горечь обиды, сменились апатией. Мне захотелось лечь на жесткую, нагретую солнцем скамейку, закрыть глаза и слушать как неумолчно что-то шепчут на своем зеленом языке деревья у меня над головой. Может жалуются воробьям на ветер, что непочтительно треплет их за кроны, может обсуждают нас людей, суетливой мелкотой мельтешащих внизу у корней, может рассказывают друг другу свои долгие зимние сны. Я закрыл глаза, но тут же перед внутренним взором, в красной, мерцающей мгле возникло искаженное гневом, бледное, бескровное лицо дяди. Оно словно отпечаталось на сетчатке, и я никак не мог от него избавиться. Тогда я стал рассматривать испещрявшие его морщины, красные прожилки на крючковатом носу, сжатые до бритвенной остроты губы, которые вдруг разомкнулись, обнажив желтоватые неровные зубы и он закричал:
— Какого рожна тебе еще надо было, паршивец! Сдохнешь в канаве!
Я вздрогнул и очнулся. От этой недолгой, обморочной дремоты начала нудно болеть голова. Поднявшись, почувствовал сильную, как от простуды, ломоту во всем теле, и понял, что до общаги не дойду. Пересчитал бренчавшую в кармане мелочь. Ее как раз хватало на автобус и еле передвигая ноги, поплелся на остановку.
В комнате, когда я до нее наконец добрался, был приятный полумрак. Легкий сквозняк колыхал висевшие на окне светлые, тонкие шторы. На столе стоял стакан с недопитым утром чаем. Я жадно опустошил его и налил еще из чайника, забытого на стуле. Выпил до капли и эту безвкусную, едва теплую воду, потом не раздеваясь, в изнеможении свалился на кровать, вытянул, гудевшие от усталости ноги, и позволил милосердному сонному забытью дать отдых измученной мрачными мыслями, голове.
Спал я долго, временами сон истончался, и я начинал ворочаться на жаркой постели, чувствуя, как першит пересохшее горло. Хотел встать и выпить воды, но снова проваливался в темные лабиринты подсознания, где безнадежно блуждал, пытаясь среди ускользающих теней найти кого-то. Я спал, когда пришел Макс, мой сосед по комнате. Проснулся на несколько минут с трудом разлепив глаза, когда он стал тормошить меня и звать поужинать. Я отказался, что-то невнятно промычав, и он спросил, низко склонившись над моей головой, так, что я почувствовал исходящий от него кисловатый запах пива: