— Я не торгую душой и никогда бы так не поступил — вставил я зачем-то. Но он только отмахнулся и продолжил:
— Возможно, в этом он был прав. Возможно. Но вот в том, что за вас некому заступиться он ошибся и очень сильно. Его слова не удержали бы меня от тех шагов, что я уже решил предпринять в отношении вас. И отсрочка ничего не изменила бы. Но вечером, только из уважения к старому другу, я решил поговорить со своей племянницей. Он настоятельно просил меня об этом. Миа сейчас живет у меня. Вы это знаете?
Я сказал:
— Да.
Он спросил:
— Откуда вам известно?
Я замялся, потом ответил:
— Мы разговаривали с Миа об этом.
Он с подозрением, мгновенно вспыхнувшем в его взгляде, пристально посмотрел на меня:
— Значит, вы виделись с ней после происшествия? Когда, где, зачем?
— Нет, мы не виделись. Только разговаривали по телефону, когда она была в больнице, перед тем как ее выписали. Она сказала, что не хочет возвращаться домой, к родителям. Будет чувствовать себя как в тюрьме под присмотром надзирателей. Что ей надоели каждодневные допросы, и она хочет немного покоя, чтобы все обдумать, все что с нами… Все, что с ней случилось. И в свою квартиру она тоже не вернется, потому что не может там находиться одна. Сказала, что поживет пока у своего дяди, что вы всегда ее понимали, и ей будет с вами хорошо.
Глаза у него заблестели, он отвернулся, встал и отошел к окну. Долго стоял и молчал. Я тоже встал, не зная куда себя деть. Потом он снова заговорил, стоя ко мне спиной, и голос его изменился, зазвучал глуше и мягче:
— Бедная моя, маленькая девочка. Ее счастье, ее благополучие для меня превыше всего… Прежде чем приняться за вас, я все же решил посмотреть, как она к этому отнесется. Я сказал ей, что сегодня приходил дядя Стива со своим протеже, ее однокурсником, неким Эриком. И спросил, хорошо ли она вас знает? Она покачала головой и не глядя мне в глаза ответила, что почти нет, что вы не общались. Я спросил, тогда почему этот юноша не возмутился, когда я ударил его, обвинив в недостойном поведении. К сожалению, этими словами, я причинил ей боль, сильную боль. Она раскричалась, расплакалась, сказала, что я не имел права так поступать, что если я причиню вам хоть какой-нибудь вред, она ни минуты не останется в моем доме и больше никогда не захочет меня знать, что я должен быть благодарен вам за то, что вы спасли ей жизнь. Но мне трудно испытывать это чувство.
Он повернулся и посмотрел мне в глаза посуровевшим взглядом, ясно давая понять, что та неприязнь, которую он ко мне питал, никуда не делась.
— Ведь, если бы не вы, ее жизни ничего не угрожало. Я с трудом успокоил ее. И знаете, скажу откровенно, меня очень удивила такая реакция. Я вдруг понял, что совсем не знаю свою племянницу. Мы долго говорили с Миа потом. Не только о вас. Мы действительно, с самого ее детства очень близки с ней. Она всегда знала, что может обо всем мне рассказать, я всегда выслушаю и постараюсь понять. Так вот, Миа сказала, что в происшедшем виновата только она сама и вы здесь совсем ни при чем. У меня, еще раз подчеркну, иное мнение, но не в этом дело. То потрясение, когда она была на краю жизни, заставило ее по-другому взглянуть на многие вещи. Понять, что действительно важно. Она сказала, что до встречи с вами жила так, как хотели мы, ее близкие, и это было совсем не то, что на самом деле ей нужно. И теперь, она хочет все изменить, найти себя, свою дорогу. И что я должен помочь ей в этом, а не сводить с вами счеты, опускаясь до недостойной мести… Что ж, пусть так и будет. И я здесь даже не ради извинений, они вынужденные, только, чтобы успокоить мою дорогую девочку и друга. А, чтобы вы знали, кому обязаны своим благополучием. И вот что еще, настоятельно советую вам больше не звонить Миа и не искать с ней встреч. Иначе, мне все же придется принять ряд определенных мер.
После того как они ушли, я совершенно выжатый и обессиленный опустился на кровать. Напряжение, владевшее мной во время встречи, медленно отпускало. Стива сказал, заглянув в комнату перед уходом, что на сегодня дает мне выходной, который я потом отработаю.
— Дисциплина превыше всего, а ты и так уже день прогулял, — заметил он. Георг только сухо кивнул на прощание. Мне все это часом не приснилось? Я поднял глаза и увидел свое отражение на стекле в распахнутой створке оконной рамы: взъерошенные, стоящие торчком на затылке волосы, красная растерянная физиономия. Да, мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Остаток дня я провел в библиотеке, погрузившись в чтение заданной на лето литературы по специальности, но временами отвлекался, мысленно возвращаясь к прошедшему разговору и пытаясь как-то его осмыслить. Потом долго гулял по улицам, чувствуя себя как человек чудом восставший с одра болезни, и вновь радуясь всем тем повседневным мелочам, которых обычно не замечал.
На следующий день Стива ничем не напомнил мне о происшествии, но я все равно, улучив момент, подошел к нему, чтобы поблагодарить. Он ответил коротко: все в порядке, иди работай. Дядю Миа я с тех пор больше не видел.
Глава 16 Письмо
История имела небольшое продолжение. Когда я закончил практику, то устроился подсобником на стройку, на один из объектов компании, временно, до окончания каникул. Мне нужна была подработка, да и не мешало набраться опыта, посмотреть на процесс изнутри. Ничем особенным я там не занимался: месил раствор, таскал кирпичи, учился понемногу кладке у каменщиков, крепких, до черноты загорелых мужиков, сопровождавших свои наставления смачными, хоть и не всегда литературными комментариями и доброжелательным смехом. Они постоянно смолили какие-то очень душистые, забористые сигареты, покупали вскладчину, целыми блоками у одного мелкого дельца, промышлявшего, как я потом понял, подобной контрабандой. Сигареты были в мягких белых пачках, иностранные, и называние у них было такое же экзотичное и пряное, как и запах — «Партагас». Нигде больше, кроме как на этой стройке, я таких больше не видел. Эти доброхоты пытались и меня к ним приучить. Я как-то попробовал ради интереса, но не смог сделать ни одной затяжки, от едкой горечи сразу перехватило дыхание, глаза наполнились слезами и от дальнейших попыток я наотрез отказался. «Слабак» — таков был общий вердикт курильщиков. Но хотя бы отстали. К концу смены я пропитывался насквозь этим ядреным ароматом, и только долгое отмокание под душем помогало от него избавиться. Но моя рабочая спецовка так и отдавала крепким табачным духом, который плотным облаком окутывал меня, как только я надевал ее, доставая из шкафчика в подсобке.
В один из дней середины августа, незадолго до обеда, я как раз потрошил новый мешок с цементом для очередной порции раствора. Бригада, с которой я подвизался, выкладывала шахту лифта на третьем этаже и нужно было торопиться, чтобы подготовить смесь до того, как они закончат и уйдут на перерыв. Я уже засыпал в большой, глубокий чан все необходимые ингредиенты, залил по норме воды и включил мотор, вращающий барабан бетономешалки, когда меня окликнул мастер:
— Эй, ты, студент, спустись-ка вниз. Там к тебе пришли.
— Кто? — удивился я. Он внезапно подмигнул, засмеялся и сказал с какой-то игривой интонацией:
— Да ладно, сам небось знаешь.
— А как же… — я посмотрел на вверенный моим старания подшефный агрегат, но он махнул рукой:
— Иди уже, присмотрю тут. Только недолго.
Я быстро сбежал по лестнице, гадая, кому мог понадобиться. Яркое солнце ударило в глаза, когда вышел из полутемного помещения, и на несколько мгновений ослепило, заставив сильно прищуриться. Я заморгал, пытаясь осмотреться, как вдруг услышал окликавший меня знакомый голос: