- Ни капли, сэр, - сказал Мэтьюз, - сухой, как вчерашняя кружка.
Хорнблауэр был приятно удивлен. Всякий корабль немного да течет - даже на "Неустанном" помпы работали ежедневно. Он не знал, следует ли считать эту сухость явлением удивительным или из ряда вон выходящим. Ему хотелось выглядеть многозначительным и непроницаемым.
- Гм, - само пришло нужное слово. - Очень хорошо, Мэтьюз. Сверните линь обратно.
Мысль, что "Мари Галант" не набирает воды, помогла бы ему заснуть, если бы ветер резко не переменился и не усилился сразу же по его возвращении в каюту. Неприятные новости принес Мэтьюз, спустившийся вниз и забарабанивший в дверь.
- Мы не сможем держать этот курс, сэр, - заключил он свой рассказ. - И ветер становится порывистым.
- Очень хорошо, сейчас поднимусь. Зовите всех наверх, - сказал Хорнблауэр с резкостью, которую можно было бы объяснить внезапным пробуждением, если бы она не была попыткой скрыть внутреннее волнение.
С такой маленькой командой Хорнблауэр не решался и в малой мере позволить погоде застать себя врасплох. Он вскоре убедился, что все надо делать загодя. Ему пришлось встать к рулю, пока четыре матроса взяли марсели в рифы и все надежно принайтовили. Это заняло полночи, и к концу работы стало окончательно ясно, что ветер дует с севера и "Мари Галант" не может больше идти на норд-норд-ост. Хорнблауэр оставил руль и спустился к картам. Те лишь подтвердили его пессимистические расчеты: этим галсом они не пройдут Уэссан на ветре. При такой нехватке матросов он не мог идти вперед в надежде, что ветер переменится: все, что он читал и слышал, предупреждало об опасности подветренного берега. Оставалось поворачивать. С тяжелым сердцем он вернулся на палубу.
- Поворот через фордевинд! - Он старался подражать голосу мистера Болтона, третьего лейтенанта на "Неустанном".
Они благополучно повернули бриг и пошли правым галсом, держась круто к ветру. Теперь они без сомнения удалялись от опасных берегов Франции, но при этом уходили и от родных берегов. Никакой надежды за два дня добраться до Англии. Никакой надежды Хорнблауэру поспать этой ночью.
За год до поступления на флот Хорнблауэр брал уроки у нищего французского эмигранта: французский язык, музыка, танцы.
Вскоре несчастный эмигрант обнаружил у своего питомца полное отсутствие слуха и полную неспособность к танцам. Чтобы оправдать свою плату, он решил сосредоточиться на языке. Большая часть пройденного накрепко осела в цепкой памяти Хорнблауэра. Он никогда не думал, что это ему когда-нибудь пригодится, однако, оказалось совсем наоборот. На заре французский капитан потребовал разговора. Он немного говорил по-английски, но Хорнблауэр (стоило ему преодолеть робость и выдавить несколько неуверенных слов) к приятному изумлению обнаружил, что по-французски они могут объясняться лучше.
Капитан жадно попил из бачка. Он был, естественно, не брит и после двенадцати часов в задраенной носовой каюте, куда его втолкнули мертвецки пьяным, выглядел плачевно.
- Мои люди голодны, - сказал капитан.
Мои тоже, - отвечал Хорнблауэр. - Я тоже.
Говоря по-французски, трудно не жестикулировать. Он указал рукой на своих матросов, потом постучал себя в грудь.
- У меня есть кок, - сказал капитан.
Потребовалось время, чтобы обговорить условия перемирия. Французам разрешается выйти на палубу, кок на всех приготовит обед, на то время, что эти послабления допущены, французы обязуются не принимать попыток к захвату корабля.
- Хорошо, - сказал, наконец, капитан, и как только Хорнблауэр отдал необходимые приказания и французов выпустили, оживленно принялся обсуждать с коком предстоящий обед. Вскоре над камбузом поднялся веселый дымок.
Лишь тогда капитан взглянул на серое небо, на зарифленные марсели, посмотрел на нактоуз и компас.
- Встречный ветер для курса на Англию, - заметил он.
-Да, - кратко отвечал Хорнблауэр. Он не хотел, чтобы француз догадался об его отчаянии и трепете.
Капитан внимательно прислушался к движениям судна у них под ногами.
- Что-то она тяжело идет, вам не кажется? - спросил он.
- Возможно, - отвечал Хорнблауэр. "Мари Галант" была ему незнакома, как, впрочем, и любой другой корабль, поэтому он не имел своего мнения, но и невежества обнаруживать не хотел.
- Она не течет? - спросил капитан.
Воды нет, - отвечал Хорнблауэр.
- А! - сказал капитан. - Но в льяле воды и не будет. Мы же рис везем, вы должны помнить.
- Да, - сказал Хорнблауэр.
В тот момент, когда до него дошел смысл сказанного, он с трудом мог сохранить невозмутимый вид. Рис впитывает каждую каплю воды, проникшую в корабль, так что обнаружить течь, замеряя уровень воды в льяле, невозможно - но каждая капля уменьшает плавучесть корабля.
- Один выстрел с вашего проклятого фрегата попал нам в корпус, сказал капитан. - Вы, конечно, осмотрели повреждение?
- Конечно, - смело соврал Хорнблауэр. Однако, как только ему удалось поговорить с Мэтьюзом, тот сразу нахмурился.
- Куда попало ядро, сэр? - спросил он.
- Куда-то с левой стороны, ближе к носу. - Они с Мэтьюзом свесили головы через борт.
- Ничего не видать, сэр, - сказал Мэтьюз, - спустите меня за борт на булине, может, я что увижу, сэр.
Хорнблауэр готов был уже согласиться, но передумал.
- Я сам спущусь за борт, - сказал он.
Ему некогда было разбираться, что его к этому побудило. Отчасти он хотел видеть собственными глазами, отчасти - твердо усвоил, что нельзя отдавать приказ, который не готов выполнить сам; но главное, он хотел наказать себя за преступное упущение. Мэтьюз и Карсон обвязали его булинем и спустили за борт. Хорнблауэр повис рядом с бортом над пенящимся морем. Корабль накренился, и море поднялось навстречу - он в момент промок до нитки. Когда корабль наклонялся, Хорнблауэр отшатывался от борта и тут же с размаху врезался в него. Матросы, державшие линь, медленно двигались к корме, давая ему возможность внимательно осмотреть весь борт над ватерлинией. Пробоины нигде не было. Об этом Хорнблауэр и сообщил Мэтьюзу, втащившему его на палубу.
- Видать она под ватерлинией, сэр. - Мэтьюз сказал вслух то, о чем Хорнблауэр думал. - Вы уверены, что ядро попало, сэр?
- Да, уверен, - резко отвечал Хорнблауэр. Волнение, недостаток сна и чувство вины до предела напрягли его нервы: он мог или говорить резко, или разрыдаться. Но он уже знал, что делать дальше - он решился еще тогда, когда они втаскивали его на борт.