– Из-за последних событий, о которых вы, сударь, вероятно, наслышаны, наш рынок в Сан-Доминго для нас закрыт,[5] – продолжал Нэвиль, – и для того, чтобы «Пика» продолжала оправдывать вложенные в нее средства, мне пришлось сделать из нее капер. Более того, ввиду деятельности Комитета Общественного Спасения, Париж сейчас куда более нездоровое место, чем даже западное побережье Африки и я решил сам возглавить свое судно. Не говоря уже о том, что для того, чтобы вложенные в каперское дело средства приносили доход, требуются некоторые решительность и твердость.
Лицо Нэвиля на мгновенье приобрело выражение мрачной решимости, но тут же смягчилось, изобразив все ту же ничего не значащую любезность.
– Дверь в той переборке, – сказал Нэвиль, – ведет в помещение, отведенное мной для пленных офицеров. Здесь, как видите, ваша койка. Прошу вас располагаться как дома. Если корабль вступит в бой – надеюсь, это будет случаться часто – эти люки наверху будут задраены. В остальное время можете перемещаться на судне по своему усмотрению. Все же считаю нужным добавить, что любая безрассудная попытка со стороны пленных помешать работе или благосостоянию этого судна вызовет глубокое неудовольствие команды. Они, понимаете ли, служат за долю в прибыли, рискуя при этом жизнью и свободой. Поэтому не удивлюсь, если всякого, кто неосторожно подвергнет опасности их свободу и дивиденды, попросту выкинут за борт.
Хорнблауэр заставил себя ответить – нельзя было показать, что от расчетливой жестокости последних слов он едва не потерял дар речи.
– Я понял, – произнес он.
– Замечательно. Могу ли я еще чем-нибудь быть полезен?
Хорнблауэр обвел взглядом пустое помещение, освещенное тусклым светом качающейся масляной лампы – здесь ему предстояло томиться в одиночном заключении.
– Могу я попросить что-нибудь почитать? – спросил он. Нэвиль на минуту задумался.
– Боюсь, тут есть только специальная литература, – сказал он. – Я могу дать вам «Принципы навигации» Гранжана, «Руководство по мореплаванию» Лебрена и еще что-нибудь в том же роде, если вы полагаете, что сможете разобрать тот французский, на котором они написаны.
– Я попытаюсь, – сказал Хорнблауэр.
Наверное, было к лучшему, что он получил такую трудную пищу для ума. Усилие, требовавшееся для того, чтобы одновременно читать по-французски и осваивать морское дело, занимало его мысли в те кошмарные дни, когда «Пика» рыскала по морю в поисках добычи. Большую часть времени французы попросту не замечали Хорнблауэра – ему пришлось добиваться встречи с Нэвилем, чтобы заявить протест по поводу использования четырех британских моряков на тяжелой работе у помпы. Из спора, если это вообще можно было назвать спором, он вышел проигравшим: Нэвиль, холодно отказался говорить с ним на эту тему. Хорнблауэр вернулся к себе с горящими щеками и красными ушами; как всегда после моральной встряски, сознание своей вины вернулось к нему с новой силой.
Если бы он раньше заделал эту пробоину! Более сообразительный офицер, говорил он себе, так бы и поступил. Он потерял корабль, драгоценный приз «Неустанного», и оправдания ему нет. Иногда Хорнблауэр заставлял себя взгляну на дело спокойно. Профессионально он, возможно – да почти наверняка – не будет наказан за свое упущение. Мичмана с призовой командой из четырех матросов на борту двухсоттонного брига, подвергшегося артиллерийскому обстрелу фрегата, не будут серьезно винить за то, что этот бриг с ним затонул. Но в то же время Хорнблауэр знал, что виноват, пусть даже отчасти. Если это невежество – нет оправданий невежеству. Если он за другими многочисленными заботами не вспомнил о пробоине, это некомпетентность, и нет оправданья некомпетентности. Он все думал и думал об этом, погружаясь в пучину отчаяния и презрения к себе, и некому было его утешить. Хуже всего был день его рождения, день, когда ему исполнилось целых восемнадцать лет. Восемнадцать лет, и он бесславный пленник в руках французского капера! Его самоуважение упало до самой низкой отметки.
«Пика» разыскивала добычу у входа в Ла-Манш, и трудно найти более яркое свидетельство необъятности морских просторов, чем то, что даже здесь, на пересечении самых оживленных морских путей, они день за днем не встречали ни единого паруса. «Пика» двигалась по сторонам треугольника, сначала на северо-запад, потом на юг, потом под малыми парусами на северо-восток. На каждом салинге стояло по впередсмотрящему, но они не видели ничего, кроме колышущегося водного простора. Так продолжалось до того утра, когда пронзительный крик с фор-брам-стеньги-салинга привлек внимание всех находившихся на палубе, в том числе и Хорнблауэра, одиноко стоявшего на шкафуте. Нэвиль у штурвала крикнул впередсмотрящему, и Хорнблауэр, благодаря своим недавним штудиям, смог перевести ответ. С наветренной стороны появился парус; через минуту впередсмотрящий сообщил, что судно изменило курс и движется к ним.
5
Революционный Конвент запретил работорговлю. Однако решающую роль сыграл не этот, не поддержанный властями на местах запрет, а британская блокада французских колоний. Тогда многие французские работорговцы стали пиратами или каперами.