– Да, сэр.
– Зачем настаивать на сатисфакции, мистер Хорнблауэр? Насколько я понимаю, дело в нескольких резких словах, произнесенных за вином и картами.
– Мистер Симеон в присутствии двух офицеров с другого судна обвинил меня в шулерстве.
Это было существенно. Свидетели – не члены корабельной команды. Если бы Хорнблауэр согласился счесть слова Симеона руганью пьяного задиры, на них можно было бы не обращать внимания. Но при той позиции, которую Хорнблауэр занял, дело нельзя было замолчать, и Хорнблауэр это знал.
– Даже в этом случае сатисфакция возможна без дуэли.
– Если мистер Симеон принесет мне извинения в присутствии тех же двух джентльменов, я буду удовлетворен.
Хорнблауэр знал, что Симеон не трус. Он скорее умрет, чем принесет формальные извинения.
– Ясно. Насколько я понимаю, вы настаиваете на довольно необычных условиях дуэли?
– Такие прецеденты были, сэр. Как оскорбленная сторона я имею право выбирать любые честные условия.
– Вы говорите, как сутяжник, мистер Хорнблауэр. – Этого намека было достаточно. Хорнблауэр понял, что слишком много болтает и решил впредь попридержать язык. Он стоял молча и ждал, чтобы Мастерс закончил разговор.
– Итак, вы твердо решили, мистер Хорнблауэр, продолжать это смертоубийственное дело?
– Да, сэр.
– В таком случае капитан велел мне лично присутствовать при дуэли, ввиду необычных условий, на которых вы настаиваете. Должен поставить вас в известность, что попрошу секундантов это устроить.
– Да,сэр.
– Очень хорошо, мистер Хорнблауэр.
Мастерс разглядывал уходящего Хорнблауэра еще внимательнее, чем в первый раз. Он искал следов слабости или колебаний, вообще следов хоть каких-нибудь человеческих чувств – и не находил их. Хорнблауэр принял решение, взвесил все за и против и логически рассудил, что хладнокровно избрав путь действий, глупо поддаваться эмоциям. Условия дуэли, на которых он настаивал, были математически наиболее благоприятны. Если он когда-то мечтал умереть, лишь бы избавиться от тирании Симеона, предпочтительней равный шанс избежать ее, оставшись в живых. Далее, если Симеон лучше него стреляет и владеет шпагой (а так оно, наверняка, и есть), равные шансы опять-таки математически наиболее благоприятны. Нечего жалеть о выбранном пути.
Все хорошо: математические выкладки были безупречны, но Хорнблауэр с удивлением обнаружил, что математика это еще не все. В тот жуткий вечер он несколько раз цепенел, вспоминая, что завтра утром придется поставить жизнь на кон. Один шанс из двух, что его убьют, сознание его прервется, тело остынет, а мир, как ни трудно в это поверить, будет существовать уже без него. Мысль эта повергала Хорнблауэра в дрожь. Времени для размышлений у него было достаточно, ибо дуэльный кодекс, предписывавший противникам избегать друг друга до поединка, принуждал его к уединению, насколько возможно уединиться на переполненной палубе «Юстиниана». Этой ночью он вешал гамак в подавленном состоянии духа, чувствуя необычайную усталость; когда он раздевался в промозглом твиндеке, его знобило. Он завернулся в одеяло, мечтая расслабиться в тепле, и не смог. Задремывая, он тут же просыпался в тревоге, вертелся с бока на бок, слушая, как корабельный колокол отбивает каждые полчаса, и все сильнее стыдился своей трусости. В конце концов, он даже порадовался, что завтра его жизнь зависит от чистой случайности. Будь он вынужден положиться на твердость руки или глаза после такой ночи, можно было бы считать себя мертвецом.
Это рассуждение позволило ему уснуть. Последние два-три часа он проспал и проснулся неожиданно – его тряс Данверс.
– Пять склянок, – сказал тот. – Через час рассвет. Пора, проснись.
Хорнблауэр выскользнул из гамака и стоял в рубашке. В темноте под палубой он с трудом различал собеседника.
– Первый позволил нам взять тендер, – сказал Данверс. – Мастерс, Симеон и вся компания ушли на баркасе. Вот и Престон.
Еще одна фигура замаячила в темноте.
– Адский холод, – сказал Престон. – В такое гадкое утро выходить не хочется. Нельсон, чай где?
Слуга появился с чаем, когда Хорнблауэр натягивал брюки. Хорнблауэра трясло от холода – чашка, которую он взял, застучала о блюдце. Это его взбесило. Но чай был кстати, и он жадно выпил.
– Еще чашку, – сказал он, гордясь, что может думать о чае в такой момент.
Было еще темно, когда они спустились в тендер.