Позже Троцкий говорил на съезде партии, что уже в ноябре 1917 года с немцами можно было договориться — и на очень выгодных условиях. Но «все, в том числе товарищ Ленин, говорили: «Идите и требуйте от немцев ясности в формулировках, уличайте их, при первой возможности оборвите переговоры и возвращайтесь назад».
9 декабря в Брест-Литовске начались переговоры российской делегации с представителями Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии. Российскую делегацию возглавил член ЦК Адольф Иоффе. Он в девятнадцать лет присоединился к социал-демократам, в Вене вместе с Троцким издавал газету «Правда», потом вернулся в Россию и в 1912 году был арестован и приговорен к пожизненной ссылке, которую отбывал в Сибири. Его освободила Февральская революция.
В дни революции Иоффе был председателем Петроградского военно-революционного комитета, который передал власть Совету народных комиссаров. Вести переговоры ему поручили, потому что он хорошо говорил по-немецки.
В Брест-Литовске немецкие и австрийские дипломаты расспрашивали Адольфа Иоффе о том, что же происходит в России. Он с воодушевлением рассказывал о целях социалистической революции. Опытные дипломаты воспринимали его слова скептически. Его партнер на переговорах австрийский дипломат граф Оттокар Чернин записал в дневнике: «Удивительные люди эти большевики. Они говорят о свободе и общем примирении, о мире и согласии, а при этом они, по-видимому, сами жесточайшие тираны, каких видел мир, — буржуазию они попросту вырезывают, а единственными их аргументами являются пулеметы и виселица».
Представители Четверного союза в принципе согласились с формулой мира без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов. Немецкое правительство заявило, что готово отозвать оккупационные войска и предоставить народам Польши, Литвы и Курляндии право самим определить свою судьбу. Но большая часть ЦК партии большевиков вообще исключала возможность подписания какого-либо документа с империалистической державой. Владимир Ильич сказал Троцкому, что остается одно — затягивать переговоры в надежде на скорые революционные перемены в Германии. И попросил это сделать самого Троцкого.
После бурлящего Петрограда Троцкому показалось в Брест-Литовске просто скучно. Деятельный нарком не хотел терять времени даром. Он усадил стенографисток и надиктовал им очерк об Октябрьской революции. На переговорах он выступал очень умело и убедительно. Но в Бресте Троцкий, по словам историков, желал слишком многого: закончить войну, поднять немецкий рабочий класс на восстание и сохранить престиж России. Выполнить эти задачи одновременно оказалось невозможным. Как ни старался Троцкий затянуть переговоры, наступил момент принятия конкретного решения.
Троцкий с Лениным не очень хотели подписывать официальный мир с немцами еще и по другой причине: и без того поговаривали о том, что они продались немцам. Большевистские лидеры оказались в безвыходном положении. Изобретательный Лев Давидович придумал формулу, которую предложил Ленину:
— Войну прекращаем, армию демобилизуем, но мира не подписываем. Если немцы не смогут двинуть против нас войска, это будет означать, что мы одержали огромную победу. Если они еще смогут ударить, мы всегда успеем капитулировать.
— Это было бы так хорошо, что лучше не надо, если бы немцы оказались не в силах двинуть свои войска против нас, — озабоченно отвечал Ленин. — А если немцы возобновят войну?
— Тогда мы вынуждены будем подписать мир. Но тогда для всех будет ясно, что у нас нет другого исхода. Этим одним мы нанесем решительный удар по легенде о нашей закулисной связи с немецким правительством.
В руководстве партии большинство требовало войны с немцами. Темпераментный Феликс Эдмундович Дзержинский заявил, что подписание мира — это полная капитуляция. Григорий Евсеевич Зиновьев, будущий председатель исполкома Коминтерна, считал, что мир ослабит революционное движение на Западе и приведет к гибели социалистической республики в России. Урицкий отметил, что у него «рука не поднимется подписать похабный мир». Партия вышла из повиновения, и Ленин остался в меньшинстве. Предложение Троцкого оказалось единственно возможным компромиссом.
На заседании ЦК Сталин сказал: «Ясности и определенности нет по вопросу о мире, так как существуют различные течения. Надо этому положить конец. Выход из тяжелого положения дала нам средняя точка зрения — позиция Троцкого». На заседании ЦК она получила большинство голосов.
9 февраля руководители немецкой и австро-венгерской делегаций подписали мирный договор с представителями Украинской Народной Республики. И сразу же ультимативно потребовали от Троцкого принять их условия мира. Вот тогда Троцкий в соответствии с решением ЦК на заседании в Брест-Литовске заявил:
«В ожидании того, мы надеемся, близкого часа, когда угнетенные трудящиеся классы всех стран возьмут в свои руки власть, подобно трудящемуся народу России, мы выводим нашу армию и наш народ из войны.
Наш солдат-пахарь должен вернуться к своей пашне, чтобы уже нынешней весной мирно обрабатывать землю, которую революция из рук помещиков передала в руки крестьянина. Наш солдат-рабочий должен вернуться в мастерскую, чтобы производить там не орудия разрушения, а орудия созидания и совместно с пахарем строить новое социалистическое хозяйство…
Мы не можем поставить подписи русской революции под условиями, которые несут с собой гнет, горе и несчастье миллионам человеческих существ.
Правительства Германии и Австро-Венгрии хотят владеть землями и народами по праву военного захвата. Пусть они свое дело творят открыто. Мы не можем освящать насилия. Мы выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора».
ПОЧЕМУ ТРОЦКИЙ НЕ ПОДПИСАЛ МИР С НЕМЦАМИ?
Принять грабительские требования немцев Троцкий, как коммунист, считал немыслимым для себя и позором для России. Он рассчитывал, что немцы не решатся наступать. Но в любом случае полагал, что подписать с ними мир можно, только уступая силе, а не демонстрируя готовность поддаться до того, как положение станет крайним.
Уже в наши дни известный российский дипломат Юлий Квицинский так оценивал поведение Троцкого: «Ни мира, ни войны», — говорил в Бресте Троцкий не потому, что не слушался Ленина, а потому, что отказ от Прибалтики, Украины, западных областей Белоруссии был страшен для большевиков, ставя на них клеймо предателей интересов России, подкрепляя обвинения в адрес Ленина как агента германского Генштаба. Почитайте Троцкого, и увидите, что ЦК РКП(б) своей тактикой «ни мира, ни войны» специально провоцировал новое наступление немцев, их приближение к Петрограду, чтобы еще раз показать народу, что иного выхода, как подписать Брестский мир, не остается…»
Выслушав заявление Троцкого, делегации Германии и Австро-Венгрии склонялись к тому, чтобы принять состояние мира де-факто. Это было выгодно немцам. Они получали возможность развернуть все силы для сражений на Западном фронте. Российская делегация вернулась в Москву в уверенности, что немцы наступать не будут.
14 февраля высший орган государственной власти — Всероссийский центральный исполнительный комитет — принял резолюцию: «Заслушав и обсудив доклад мирной делегации, ВЦИК вполне одобряет образ действий своих представителей в Бресте».
Однако немецкое командование пожадничало и сообщило, что с 18 февраля будет считать себя в состоянии войны с Россией.
Не все в России сокрушались, когда немцы начали наступление. Напротив, нашлись люди, которые надеялись, что немцы уничтожат большевиков, и сожалели, что германское правительство идет с большевиками на союз. Знаменитая писательница Зинаида Гиппиус, люто ненавидевшая революцию, 7 февраля 1918 года записала в дневнике: «Германия всегда понимала нас больше, ибо всегда была к нам внимательнее. Она могла бы понять: сейчас мы опаснее, чем когда-либо, опасны для всего тела Европы (и для тела Германии, да, да!). Мы — чумная язва. Изолировать нас нельзя, надо уничтожать гнездо бацилл, выжечь, если надо, — и притом торопиться, в своих же, в своих собственных интересах!»