Кени заменил вывеску, стоявшую примерно в метрах трехстах от самого заведения, цепи были новые, и звук скрипящей ржавчины, более не разносился над пустынным пространством. Был построен небольшой загон для лошадей, укрываемый навесом.
Также было обновлено и меню заведения. Помимо стандартных лепешек и стейков, появились супы и жареные сосиски.
Некогда унылое, локальное местечко преобразилось в полноценный салун, который связывал несколько важных троп, и теперь стал сердцем, что билось во тьме и в палящих полуденных лучах пустыни.
Волшебная музыка Мидаса, стала просто невообразимой. Он словно стал играть ещё яростнее, эмоциональнее. Каждый звук его инструмента объединял сердца намного крепче, чем в былые времена. Привлеченные звуками его игры люди, шли в салун один за другим, находя здесь отличную беседу и отдых для души.
Кени нанял двух официанток, которые работали посменно. Светловолосая Джини и Рыжая Маргарет, приходились ему племянницами. Самое удивительное, что в подобных заведениях официанток не признавали за обычных людей, а приставания и домогательства были привычной стороной работы для девушек, но только не у старого бармена. Он был человеком чести. И всякий раз, когда видел подобное отношение к своим работницам, самолично вышвыривал негодяев из бара, после чего вход обратно был строго запрещен. Именно поэтому посетители салуна (почти всегда) вели себя культурно и уважительно ко всем, кто находился внутри.
Джини была чуть младше Маргарет, года на два, никто точно не знал насколько. Маргарет хоть и была старше, но в целом, благодаря звонкому голосу и сияющим, словно изумруды зеленым глазам, казалось даже младше.
Отец сестёр приходился родным братом старику Кени, они вместе воевали на той войне, которая практически уничтожила весь мир, оставив лишь пески. Они прошли её всю. Но в последнюю неделю бойни брат Кени погиб, а мать девочек бесследно пропала. Потому, на тот момент ещё лейтенант Кени, взял их под свое крыло, растил их и ухаживал, словно это были его собственные дочери. Кто-то говорил, что лишь чувство вины за смерть родного брата, заставило его забрать девочек к себе. Но уважения у местных это не отбавляло.
Сам же Кени всегда избегал этой темы в разговорах. Лишь одно напоминание было у него о тех временах – чудовищный шрам поперёк левого глаза, который прикрывала чёрная повязка.
Старик бармен ожил вместе со своим некогда захудалым салуном и начал жить новой жизнью, заполненной музыкой Мидаса.
Его грязные седые пряди, теперь были аккуратно зализаны назад. Рубашка из дырявой и поношенной, сменилась на гладко выглаженную, накрахмаленную сорочку, поверх которой был надет чёрный фартук. Учитывая, что Кени был и поваром и барменом, его фартук, в период расцвета его салуна всегда оставался чистым. Вонючий, дешевый табак сменился на благоухающую ароматом трубку, да и борода обрела красивую форму.
Один из завсегдатаев бара, в доброй форме пошутил, мол "Расцвел нарцисс", на что старик ответил: " Даже перед лицом смерти, не подобает офицеру быть сродни свинье!"
Каждый вечер, в салуне играли все новые и новые музыканты, каждый вечер тянулось в салун все больше и больше людей. Порой мест не хватало, и многие, попивая свой виски и потягивая сигареты, наслаждались выступлениями по другую сторону оконного стекла.
Но гвоздем вечера всегда был Мидас. Он становился местной звездой. С каждым днем он давал все более и более фееричное музыкальное шоу, никто еще не смог переиграть его.
Женщины наслаждались его хриплым голосом, заставлявшим плакать даже мужчин. Те, кто слушали его песни, видели в его боли свою. Словно заново и заново переживали они то, что старались забыть.
Были и те, кто не мог стерпеть всей тягости этой прелестной музыки и в слезах уходил в ночную пустыню, уходил навсегда. Многие верили, что лучше умереть с этими слезами в ночной пустыне, чем от пули пьяницы или быть застигнутым Пустынными Гиенами.
Гитара Мидаса также приковывала внимание. Дерево корпуса было покрыто темным лаком, и повсюду виднелись темно-красные и оранжевые вкрапления. Издалека казалось, что вглядываешься в ночное небо, усеянное звездами. Вся её фурнитура была позолочена, и в вечерних огнях салуна переливалась радужными бликами. За такую гитару убил бы любой коллекционер или мародер. Но даже такие отморозки восхищались ею издалека, не рискуя прибегнуть к «богохульству».
Шло время и многие стали замечать, что музыка стала звучать все отстраненнее, а музыкант становился мрачнее. Мидас с каждым днем все меньше следил за своими длинными волосами и одеждой. Он резко худел, а мешки под глазами приобретали все более нездоровый пурпурный цвет.