Душа Мидаса словно была не здесь, хотя игра его была как всегда великолепна, но весь внешний вид говорил о том, что у него проблемы и проблемы не заурядные. Особенно это замечала Маргарет, которая знала его ещё со своего детства и помнила неугомонным юношей, который не вылезал из драк и алкогольных угаров.
Девушка не отдавала себе отчета, что переживает за музыканта сильнее, чем окружающие. В нем была некая сила, скрытая и неотвратимая , что тянула её к нему. Она была влюблена в него, пусть не слишком явно, держа это чувство глубоко внутри себя.
Множество тех, кто хоть раз видел Мидаса вживую и слышал, как он поёт, пытались подражать ему, и частенько воспринимали как мессию. Молодые парни отращивали волосы и носили такие же жилеты и сапоги как он, девушки старались оказаться рядом с ним в постели или же просто дотронуться, а музыканты пытались скопировать его стиль музыки и её воспроизведения.
Однажды, Мидас, ждавший своего выхода на сцену, не без укоризны заметил: «Они настолько пытаются быть мной, что повторяют мои ошибки».
Перед тем, как выйти на сцену, Мидас понимал, что это его последний раз, когда он играет в этом, ставшем уже родном для него, месте. Понимал, что больше не может находиться тут, что его душа умирает здесь, а та слава, о которой он мечтал, губит его. Он решил пойти попрощаться с Кени.
Выйдя на задний двор салуна, он поднял голову к луне и звездам. Слыша, как разгорается песчаная буря, он вспомнил о той важной ночи, которая навсегда изменила его жизнь и стала точкой невозврата. Он докурил сигарету и щелчком отправил бычок в песок.
Музыкант зашёл к Кени на кухню, тот что-то вдохновленно насвистывал, бегая вокруг плиты и кучи разделочных досок.
– Старик, – произнёс Мидас
– О! Мальчик мой! Хочешь перекусить перед выступлением?
– Нет спасибо, не голоден.
– Случилось что-то? – заметив грустный взгляд Мидаса, заволновался Кени.
– Нет, но… Я попрощаться пришёл с тобой, по-человечески, не хотелось уходить молча.
Кени молчал примерно полминуты, за которые раскрылась вся глубина мудрости бармена, за которую всегда любил его Мидас.
– Ты мечтал о славе, да, малыш? Но совладать с ней не смог, я прав? – совершенно изменившись в лице, спросил Кени
– Да, – сказал Мидас, горько опустив взгляд.
– Я видел это, давно видел, малыш, словно все что у тебя есть сейчас, выматывает, убивает тебя, – погрозил пальцем в сторону Старик
– Ты видел и не сказал раньше? – немного удивился Мидас.
– Нужно, чтобы ты сам дошёл до момента, когда твои вопросы сойдутся с ответами, когда твоя душа поймёт свой дальнейший путь, – бармен совершенно изменился, теперь перед Мидасом стоял не старик, а словно подтянутый боевой офицер, хотя, может, это лишь показалось музыканту. От старика шла сила, та самая внутренняя сила, что была и в самом Мидасе, сила, которую так тяжело обуздать, а старик смог. Он умел ей пользоваться, он умел подчинять её себе, а не быть в её власти. Мудрость поколений, сила, что может свергать небеса, и взгляд полный боли, в котором Мидас узнавал себя.
– Но если я не вижу своего пути? Если получив все желаемое, я устал от этого? – подняв глаза, спросил Мидас
– Если бы ты получил то, что хотел по-настоящему, то ты был бы счастлив малыш, а не сидел на наркотиках и не напивался каждый вечер перед выступлением, пытаясь заглушить в себе то, что заглушить невозможно. С этой болью можно либо смириться и жить дальше, либо сразиться с ней в последнем поединке, – ответил старик, невольно разведя руками.
Мидас посмотрел прямо в глаза Старика Кени. Он не смог больше сказать ни слова, а просто подошёл к старому другу и обнял его, как родного отца.
Старик, обняв музыканта, которого воспринимал частичкой себя, похлопал его по спине, затем сказал: "Только ты делаешь выбор малыш, только тебе решать, какая звезда зажжется, а какая угаснет".
Музыкант хлопнул старика по плечу и вышел из кухни на задний двор. По его щекам текли слезы.
Он пошёл к помещению за сценой, взял свою гитару и вышел на сцену последний раз.
Мидас вышел на сцену и оглядел толпу, что ждала его. Он считал их братьями по боли, ведь они рыдали каждый о своем, когда он исполнял свои песни. Но сегодня он играл для них последний раз. И он испытывал огромное облегчение, что больше не выйдет на эту сцену никогда.
Он искал глазами её, Маргарет. И как только их взгляды соприкоснулись, его руки сами потянулись к струнам. Музыка сама лилась, слоги складывалось в слова, ноты были нечто большим, чем просто набор звуков. Играя, он видел, как в её изумрудных глазах все ярче и ярче разгорается пламя.