Заблудившись в буквенных дебрях, Аграт становился невидимым не только для тех, кто был поблизости, но и для самого себя. Он то странствовал по обожжённой пустыне, то выходил под парусом в открытое море, тёплое, сверкающее и совсем не похожее на зловещую пену, что со всех сторон подбиралась к острову. В своих литературных грёзах Аграт успел перенестись на далёкие берега, немного повоевать с загадочными туземцами, подняться на ледник, где зубы сводило от холода, а ресницы вмиг покрывались инеем, и с триумфом возвратиться назад. Он бы и дальше сочинял истории о невиданном и неведомом, если бы однажды не испытал настоящее разочарование.
Всё началось с того, что, набравшись смелости, Аграт решился прочитать бойцам некоторые из своих сочинений. Это решение он оправдывал невинным желанием развлечь товарищей. В действительности же им двигала совсем другая, не столь благородная, зато куда более правдивая цель. Аграту хотелось не просто писать, а писать для кого-то.
Нет, вопреки опасениям, его не подняли на смех. Более того, паргалион Хати Хомак даже похвалил слог, хотя, конечно, не мог считаться специалистом в литературных вопросах. Новоявленный автор уже готовился праздновать триумф, когда Вордан Вур из рыжего отряда осторожно заметил:
– Ночью в пустыне холодно. Зуб на зуб не попадает.
Сказав это, он отчего-то смутился и замолчал, разглядывая собственные лапы.
– Холодно, – признал паргалион Хомак. – В Ливарии нам довелось ночевать в пустыне. Кажется, будто зима настала. Лежишь и зябнешь до утра, а песок вокруг так и носит…
Мидавы с готовностью закивали, и Аграт решил, что лучше всего было бы сразу провалиться сквозь землю. В пустыне он никогда не бывал, и в своём описании допустил непростительную ошибку. Провалиться, к его сожалению, не вышло – каменный пол не допускал подобных вольностей. Пришлось спешно переосмыслить собственное творчество, а заодно и жизнь.
Аграт вдруг понял: всё придуманное им до отвращения сказочно, а потому никуда не годится. Писать нужно так, чтобы казалось, будто ты сам стал свидетелем описываемых событий. Точно каждое слово было услышано, каждый жест был увиден лично тобой, а потому ты и только ты, как беспристрастный свидетель, способен открыть миру единственно возможную правду.
Ничего подобного у Аграта, увы, не получалось. В дальних странах он никогда не бывал, кровожадных аборигенов не видел и, по правде говоря, всерьёз сомневался в их кровожадности. Всё детство и всю юность он провёл в казарме. Армия стала его домом, потому что никакого другого дома Аграт не знал или, лучше сказать, не помнил.
Как это обычно случается, на смену разочарованию пришло вдохновение. Аграт решил писать о том, что видит. И пусть теперь на листках его блокнота шумело вовсе не ласковое море, а от крепостных стен веяло отвратительным холодом. Зато он мог без труда описать каждый камень, каждую упавшую на лицо солёную каплю, каждое произнесённое слово и даже то, что так и не было произнесено.
Теперь Аграт Велссим описывал саму жизнь, и его рассказы всё больше походили на дневниковые записи. Не решаясь знакомить сослуживцев со своим творчеством, миртеллион завёл ритуал, который любому другому показался бы странным и даже нелепым. Дописав очередную главу своей правдивой повести, он аккуратно вырывал листок, сворачивал его трубочкой и закупоривал в одну из тех бутылок, что в изобилии водились в здешнем подземелье. Дождавшись темноты, Аграт выбирался за крепостную стену и старался забросить сосуд с бесценным содержимым как можно дальше от берега. Делал он это с единственной целью – сохранить веру в то, что когда-нибудь и у него появится свой единственный читатель. Тот, кто захочет страдать, мечтать и радоваться вместе с ним. Тот, кто увидит мир его глазами, чтобы никогда уже не стать прежним. Тот, кто станет с жадностью впиваться в написанные им строки и нетерпеливо ждать продолжения. Тот, ради кого стоит творить.
Всё это выглядело наивным. Ну и пусть! Аграту нужно, просто необходимо было верить хоть во что-то.
Привычным движением распахнув блокнот, он пожевал кончик карандаша и принялся писать:
На острове мы оказались по вине роковой случайности. Впрочем, это событие стало следствием длинной цепочки других, неразрывно связанных между собой.
Всё началось ранней осенью, когда король Шамшан подписал указ о переселении мидавов из города в специально построенные резервации. В армии эту новость восприняли с возмущением. Короля поддержал только чёрный отряд. И неудивительно – именно его бойцов нововведения отчего-то не коснулись. Думаю, всё потому, что глиман Ривай и новый командир чёрных Шефран Шурс, назначенный вместо погибшего Тиша, безгранично преданы королю и готовы без колебания выполнять любые его приказы. Что касается нашего командира, паргалиона Зегды, и командира рыжих, паргалиона Хомака, то это старые многоопытные бойцы, которые превыше всего ценят безопасность Тарии, и, я уверен, никогда не выступили бы против короля, не будь на то веских причин.