– Хорошо, – внезапно согласился мидав. – Я поговорю с отцом, но для этого мне нужно попасть в крепость…
– Ни в коем случае! – запротестовал король. – Ривай доставит вас туда на корабле, но сходить на берег вам не придётся.
– Почему? – обеспокоенно спросил Зегда-младший. – Если всё так, как вы говорите…
Губы Шамшана сомкнулись в линию:
– Всё так, как я говорю, юноша, но рисковать вашей жизнью было бы неосмотрительно.
– Моей жизнью?! Почему вы так говорите? Что может со мной случится? На острове – отец, он не причинит мне вреда!
– Конечно, конечно! Я вовсе не утверждаю, что мятежники вас убьют, но стоит ли подвергаться опасности без особой нужды?! На корабле вы будете под защитой Ривая, так что беспокоиться не о чем. Когда же паргалион Зегда согласиться на наши условия, мы обменяем вас на его обещание. Только и всего.
Мидав не отвечал. Кассис отдал бы всё на свете за то, чтобы разговор закончился как можно быстрее, но ускорить события было ему не под силу.
Тем временем в его животе начинался ураган. Кишки затеяли яростную битву друг с другом, обещавшую привести к катастрофе. Тошнота волнами подкатывала к горлу. В глазах темнело. Холодный, липкий пот струился вдоль позвоночника, так что Кассис мучительно чувствовал каждую каплю.
"Скажи что-нибудь, проклятый ублюдок! – мысленно требовал он. – Скажи хоть что-нибудь!"
Казалось, мидав его услышал:
– Вы даёте слово, что отпустите их?
– Я дарую прощение каждому! Заявляю это в присутствии Кассиса!
– А я? Мне будет позволено вернуться домой?
– Ваш дом здесь, юноша! Но, если угодно, то да: я отпущу вас на все четыре стороны!
– Хорошо, – ответил мидав чуть слышно.
Терпение Кассиса лопнуло вместе с вырвавшимся из утробы громогласным залпом. Страшное чувство, состоявшее из смеси стыда, невыносимого ужаса и, как ни странно, облегчения, волной накрыло Мудрейшего, и тот подскочил, повинуясь внезапно охватившему его порыву. Ни одного извинения, ни единого подобострастного слова не вырвалось из его похолодевших уст. Позабыв о долге, Кассис бежал через дворцовые залы со всей доступной ему прытью.
Где-то там, вдали, в тёмных кулуарах его ждала та, что сейчас была милее и дороже всех красавиц на свете. Та, ради которой, он был готов презреть волю короля и величие государства. Та, что манила и звала к себе сквозь пространство. Его ночная ваза.
Назад, в королевские покои Кассис шёл, как на казнь. Однако, к его удивлению, король вовсе не выглядел сердитым.
– Входи, несчастный обжора! – хмыкнул он, увидев страдальца. – Мидава уже увели. Теперь он – наш друг и союзник. Что скажешь?
Кассиса ещё мутило. После приступа он чувствовал мучительную слабость и был едва ли в состоянии спорить, и всё же новость казалась чересчур хорошей, чтобы походить на правду.
– Не ловушка ли это, ваше Величество? – согнулся в поклоне Мудрейший.
Стоять было тяжело, но опереться о стену он не решался, а король, в свою очередь, и не думал предлагать ему сесть.
– Ни в коем случае! – развеселился он. – Мидав целиком принадлежит нам! Вот увидишь, он сделает всё, чтобы освободить соплеменников или я ничего не понимаю в людях!
Он рассмеялся, очевидно, осознав свою ошибку, и смех этот был почти весёлым. Пожалуй, Кассису ещё не доводилось видеть короля в таком добром расположении духа.
– Ваше Величество столь великодушны, что готовы помиловать мятежников… – попытался подольститься Мудрейший, чтобы продлить благостные мгновения.
Улыбка вмиг сошла с худого монаршего лица, и на месте щёк тотчас образовались провалы. Король поморщился, точно пробуя услышанное на вкус, и, судя по всему вкус этот пришёлся ему не по душе:
– О чём ты, ваше Мудрейшество?! О каком помиловании может идти речь?!
Кассис заёрзал на месте, пряча глаза. Похоже, он допустил очередную ошибку.
– Я никого не намерен прощать! – выдавил Шамшан, чеканя слова. – Повстанцы это не мелкие воришки, не жулики и даже не грабители с большой дороги. Повстанцы – это угроза государству, Кассис, и они будут уничтожены все до единого! Вот моё последнее слово.
Ультиматум
Тусклое осеннее солнце, напоминавшее прихваченное морозцем яблоко, повисело немного в дымке и лениво покатилось вниз, туда, где встречались волны и небо.
Аграт любил смотреть на бесконечно меняющееся море. В противовес холодной крепостной серости, оно было живым и подвижным. Эта живость, это презрение к людским (да и мидавьим) бедам действовали на него успокаивающе.