Он быстро приговорил бутылку и распоясался окончательно. То и дело вызывал стюардессу, принуждая ее, как нерадивую школьницу, выслушивать нравоучения о необходимости быть вежливой и о том, что в приличных лайнерах должны быть кабины для курения и даже… — он многозначительно поглядывал на Ольгу, — и даже для уединения влюбленных. Затем он заявил, что еще подумает над предложением капитана о дозаправке в Сочи. Он прекрасно знает, что в Сочи самолет встретит группа захвата, что переговорщики будут пудрить ему мозги, пока снайпер не прострелит ему голову вместе с этими самыми запудренными мозгами. Кстати, продолжал Джокер, ситуация изменилась и ему необходимо лично поговорить с капитаном, посмотреть ему в лицо. Немедленно вызовите капитана по переговорному устройству!.. Тут он объяснял Сергею и Ольге, что экипаж сейчас, согласно инструкции, задраил все двери, и что бы здесь не случилось, пилоты и разные там штурманы ни за что не покажут носа до самого приземления, вот она хваленая «воздушная» смелость, аэрофлотовское благородство. Опять переключался на виноватую стюардессу и заговорщицки, но требовательно, предлагал показать ему, где находятся потайные кнопки для подачи экипажу сигналов тревоги. Он даже поводил ладонью по пластмассовой обшивке возле иллюминатора. В конце концов Сергею и Ольге он заявил, что устал притворяться перед ними, перед разной швалью, что он настоящий террорист, а вот и дистанционка (он продемонстрировал какой-то извлеченный из-за пазухи брикет, завернутый в полиэтилен и перетянутый резинкой).
Он говорил настолько убедительно, что Сергей начал сомневаться: действительно ли поведение Джокера — глупый розыгрыш? Подобное сомнение овладело и Ольгой. Когда Джокер отворачивался, она делала Сергею знаки, давая понять, мол, на всякий случай нужно быть поосторожней. Действительно, думал Сергей, пусть будет, как будет. Терпеть осталось недолго. Но…
Но глядя на себя со стороны, на свое бессилие перед хамством, он понимал, что точно такими же глазами на него смотрит и Ольга.
Сергей понимал, что как бы не завершилось это издевательство одного человека над многими, в том числе и над ним (а что это издевательство завершиться, причем, завершиться поражением Джокера, не вызывало никакого сомнения), — каким бы ни был исход этой трагикомедии, Сергей уже никогда не будет по-настоящему обладать этой красивой девушкой, которая видела его трусливое бесславие. Даже если вдруг случиться чудо: Ольга, простив Сергею малодушие, останется с ним, — то сам Сергей никогда не забудет этого позора.
Он опять вспомнил случай с трактором на проселочной дороге.
…Сергей потом часто думал: от чего плакал тракторист? Причина собственных слез была почти понятна: сам Сергей ревел из жалости к пропавшему велосипеду и от перспективы того, что обо всем нужно будет рассказывать родителям. Ну, может быть, еще и от того, что был потрясен картиной, доселе им невиданной — рядом плакал взрослый человек… Страха за себя, ни тогда, под трактором, ни после, когда прокручивал памятью этот короткий, но достопримечательный жизненный эпизод, не было. Взрослея, Сергей приходил к выводу, что после встречи на заре жизни с тем парнем со свинцовыми глазами, когда он испытал сковывающий ужас, исходивший от человека, — всякое иное насилие не задевает его дух, не ранит его эго.
Эта мысль окончательно сформировалась, став внутренним открытием, гораздо позже, после массовой студенческой драки, общежитие на общежитие, когда Сергей, будучи частью толпы, пострадал от такой же толпы. Он лежал в студенческой больнице с проломленным черепом и, анализируя побоище и свои собственные результаты в этом массовом действе, с удивлением ставил знак равенства между стихией природы и стихией толпы: то и другое смертельно, но — неодушевленно. Вот почему не страшно в стаде против стада, не страшно сейчас здесь, в больнице, как не страшно было и под гудящей, лязгающей машиной… То есть нет стыда, порожденного страхом жертвы, позора перед тем, кто тебя подавляет. Ведь позор — от слова зреть. А раз подавляет незрячая стихия, значит и нет позора.
Сергей поймал себя на мысли, что вся его предыдущая осознанная жизнь, начиная от встречи с жутким парнем у парковой скамейки и кончая данным часом, была борьбой, безуспешной, с тем комплексом страха, который уродливым наростом привился в семилетнем возрасте. Если не умалять того, что впоследствии пришлось испытать, то можно сказать, у Сергея было достаточно событий, которые могли бы помочь стряхнуть с себя ужасный груз детского страха, всю жизнь пригибающего к земле, подобно тяжелому ранцу. Чего стоят лишь некоторые из них!.. В стройотрядовский год он заблудился в тюменской тайге, трое суток без пищи, едва не утонул в болоте… Обессиливший, вывинчивался из гиблой трясины, пел песни, хватаясь за ветки чахлой березки, смеялся… Стоял вместе с ротой таких же юнцов на полосе, разделяющей две кавказские деревни, которые века жили вместе и вдруг решили повоевать, стреляли с обоих сторон, пули свистели одинаково… Тоже не было страха. Но стоило столкнуться с агрессивно настроенной личностью, и он терялся: какой-то гигантский клещ сжимал горло, пил кровь, отнимал волю…