— Да, определенно, подменили мне ребеночка. Подсунули «ихтиандрика»! Так полушутливо-полусерьезно реагировала мать на «заплывы» пятилетнего Николая, когда он, с поразительной настойчивостью, — пугавшая родителей предрасположенность сына, — надолго погружал голову в любые искусственные водоемы: ванну в квартире, тазики и бочки на даче, — и надолго затихал над сосудом, позой напоминая страуса из «Веселых картинок», прячущего голову в песок. В воде было необыкновенно хорошо: ровная гул-тишина, как, наверное, «в животике у мамы» — информация от старшей сестренки, которая скороговоркой транслировала переполнявшие ее жизненные познания братику Коле. Еще наблюдательная сестра довела до сведения брата, что папа, после рождения Николая, почему-то полюбил рассматривать семейные фотографии, чего раньше она за ним не замечала, особенно возле кроватки сына: «Поднесет какую-нибудь фотку к твоему лицу и смотрит. Долго-долго. Потом другую…» — голос у нее ревниво вибрировал.
«Ихтиандрик» возник в семейном лексиконе довольно многоступенчатой ассоциацией с известным героем фантастического романа.
…В больнице, где рожала мама, в день, когда появился на свет Николай, в другой, изолированной от других, экспериментальной палате, успешно завершился акушерский эксперимент — роды в воде. В просторном пластмассовом аквариуме плавных форм, в водородно-кислородной смеси «тридцать шесть и шесть» (условное название, лишь символически отражавшее физические параметры раствора), которая, по замыслу новаторов, служила гасителем родового стресса, появился «на свет сквозь воду» (торопливая находка провинциального журналиста в эмоциональной заметке «Ихтиандр в Нечерноземье») — «человек будущего, рождение которого не обезображено никчемными потрясениями!» (из той же заметки).
В семейном альбоме сохранилась статья профессора, описывающего суть гипотезы, которая, согласно дате, была предтечей исторической заметки о «нечерноземском» ихтиандре. Гипотеза столичного эскулапа-алхимика была привлекательна, как все фантастическое, и состояла в следующем. Оказывается, львиная доля генофонда, потенциальных возможностей человека, убивается (именно так) или безнадежно калечится в первые минуты рождения, в, казалось бы, глубоко изученный официальной медициной момент перехода из утробной «невесомости» в дискомфорт внешнего мира. («Косвенно: все мы — уроды», надпись на полях статьи, карандашный комментарий Колиного отца, судя по почерку). Но это лишь первая доля предположения, которая, впрочем, одновременно является и ее основой. Вторая часть, воплотясь через удачный опыт, доказывала бы всю гипотезу. Суть опыта: через «роды в воде» — довольно известный, но не нашедший массового применения способ, — предстояло снять родовой стресс, «наградить» новорожденного «необыкновенными» способностями (на самом деле, всего лишь сохранить, не отнять предначертанное природой). Новый человек — это будущий «супермен» (в сравнении с «нормальнорожденными»): феноменальные творческие способности, гармония духа, рациональная мораль и так далее. Все это на фундаменте наивозможнейшего уровня интеллекта. Профессор заканчивал свою статью, изобилующую кавычками и восклицательными знаками, в прикладном ключе, оправдывая финансовую сторону опытных разработок: «Природа — рациональна. Отдадим положенное природой, и получим „человека-рационального“: максимальные (реальные) устремления — и безошибочное воплощение». Заканчивались рассуждения, несколько принижая пафос и общую убедительность материала, нуждами технического прогресса на основе новых требований гражданского общежития и экологической безопасности.
…Далее, после удачных родов «сквозь воду», события разворачивались по законам жанра индийского фильма: ночное задымление полуподвала вынудило медперсонал спешно эвакуировать население роддома в другие помещения горбольницы. Однако молва присудила событию «взрывную» деталь: якобы, дети поступили на новое место «вперемежку», без опознавательных табличек… И хотя данная версия впоследствии никакими убедительными свидетельствами не подтвердилась, ее опровержения в прессе были некстати подробны, обстоятельны и эмоциональны, ввиду окрашенности аварийного события подводными родами, состоявшимися чуть ранее и должными иметь, разумеется, больший исторический и социальный интерес. Весь этот сумбурный информационный штурм, направленный на блокаду слуха, который взбудоражил провинциальную публику, вконец растревожил дремавший творческий потенциал обывателя. Очистившись от плевел, на страждущую ладонь этого самого обывателя выкатилось детективное зерно: «рожденный сквозь воду» растворился в последней партии новорожденных. (Тем более что застрельщица нового метода, которая несколько дней назад согласилась поплавать в родильном аквариумном ложе, оказалась иногородней, и следы этой «подводной мамы» для местных средств массовой информации, из-за ее нежелания участвовать в скандале и в дальнейших стадиях опыта наблюдение за развитием «нового человека», оказались намеренно затерянными. Исчез и профессор.) Таким образом, согласно «сарафанной прессе», гордой за домотканый триллер, два десятка городских новорожденных разошлись в семьи потенциальными «ихтиандриками». Причем, яркость сюжета совершенно затмила принципиальную сторону роддомовской драмы, когда любые родители двадцати появившихся на свет человечков рисковали получить на выходе «инкубатора» не своего ребенка, — и не обязательно человека-«амфибию», наличие которого в данной трагедии, если она действительно имела место, по-человечески было отнюдь не самым важным.