– Нет, – сказал мальчик. – А за что их жалеть? Вчера днем один из них стрелял в одного из нас. Теперь мы должны защищаться.
– Но не мстить. Вас защищает закон, так же как и всех прочих.
– Закон не защитил Уилфреда от того, кто в него стрелял; он не защитил бы нас и прошлой ночью. Закон наказывает преступника после того, как тот совершит преступление; для нас это бесполезно, мы хотим остаться в живых.
– Но ты отрицаешь, что вы ответственны за смерть других людей?
– Так и будем ходить по кругу? – со скучающим видом спросил мальчик. – Я отвечал на ваши вопросы, потому что мы думали, что лучше будет, если вы поймете ситуацию. Поскольку вы, похоже, так и не поняли, я попробую объяснить проще. Если кто-то станет мешать или досаждать нам, мы будем защищаться. Мы продемонстрировали свои возможности, и надеемся, что этого предупреждения достаточно, чтобы избежать дальнейших неприятностей.
Сэр Джон вперился взглядом в мальчишку. Костяшки его пальцев побелели, лицо налилось кровью. Он привстал в кресле, словно собираясь наброситься на мальчика, но сдержался и сел обратно. Лишь несколько секунд спустя он снова был в состоянии говорить. Сдавленным голосом он обратился к Эрику, который смотрел на него с каким-то отвлеченным интересом.
– Ты, чертов маленький мерзавец! Несносный поросенок! Да как ты смеешь так со мной разговаривать! Ты понимаешь, что я представляю полицию этого графства? Если не понимаешь, так пора тебе это узнать, и я уж постараюсь, чтобы ты хорошенько это усвоил! Как ты разговариваешь со старшими, ты, маленький выскочка?! Значит, вы не хотите, чтобы вам «досаждали», вы будете защищаться! Ничего себе! Где ты, по-твоему, находишься? Тебе еще многому предстоит научиться, мальчишка, пока…
Внезапно он замолчал и уставился на мальчика.
Доктор Торренс, сидевший за столом, наклонился вперед.
– Эрик… – протестующе начал он, но даже не пошевелился, чтобы вмешаться.
Бернард Уэсткотт продолжал сидеть в кресле, внимательно наблюдая за происходящим.
Рот начальника полиции открылся, глаза расширились, чуть ли не вылезая из орбит, волосы встали дыбом. На лбу и висках выступил пот, капли его потекли по лицу, перемешиваясь со слезами, из горла вырвались рыдания. Сэр Джон задрожал, потом, через несколько долгих секунд, вдруг поднял трясущиеся руки, прижал их к лицу и, не переставая всхлипывать, соскользнул с кресла на пол и упал ничком. Тело его сотрясала крупная дрожь, он хныкал, как ребенок, и царапал ковер, словно пытаясь в него зарыться. Внезапно его вырвало.
Мальчик обвел их взглядом и, как будто отвечая на незаданный вопрос, сказал, обращаясь к доктору:
– Ничего страшного. Он хотел нас напугать, и мы просто показали ему, что такое настоящий страх. Теперь он поймет это лучше. Скоро он придет в себя.
Мальчик повернулся и вышел, а они остались сидеть, уставившись друг на друга.
Бернард достал платок и вытер со лба крупные капли пота. Доктор Торренс с посеревшим лицом сидел неподвижно. Они посмотрели на начальника полиции. Сэр Джон лежал лицом вниз, видимо, без сознания, тяжело дыша и изредка вздрагивая.
– О Господи! – воскликнул Бернард, снова посмотрев на Торренса. – И вы здесь живете три года!
– Такого здесь никогда еще не было, – сказал доктор. – Они знают, что мы здесь для того, чтобы учить и пытаться понять их. Между нами никогда не было вражды – слава Богу!
– Да, могло быть и хуже, – сказал Бернард и снова посмотрел на сэра Джона.
– Его нужно унести отсюда прежде, чем он придет в себя. Нам тоже лучше уйти; это одна из тех ситуаций, когда свидетелей не забывают. Вызовите сюда его людей, пусть его заберут они. Скажете, что у него был какой-то приступ…
Спустя пять минут они стояли на лестнице и наблюдали, как увозят начальника полиции, который все еще был без сознания.
– «Он скоро придет в себя»… Надо же! – пробормотал Бернард. – Может, они и разбираются в физиологии, но уж никак не в психологии. Они сломали этого человека, сломали на всю жизнь.
20. Тупик
После возвращения в поместье Кайл Бернарду потребовалось несколько порций виски, чтобы прийти в себя. Рассказав о том, что произошло на Ферме, он продолжал:
– Вы знаете, одна из немногих детских черт у Детей, которая меня поражает больше всего, – это их неспособность оценить свою собственную силу. Кроме, может быть, блокады поселка, во всем остальном они заходят слишком далеко. То, что вполне простительно в намерениях, они – на практике – ухитряются сделать преступлением. Желая напугать сэра Джона и убедить его не вмешиваться в их дела, они зашли настолько далеко, что поставили несчастного на грань слабоумия. Они довели его до такой степени деградации личности, что это вызывает отвращение и абсолютно непростительно.
Зеллаби спросил, как всегда мягко и рассудительно:
– Вам не кажется, что мы сужаем проблему? Вы, полковник, говорите «непростительно», и это предполагает, будто они ожидают, что их простят. Но почему они должны этого ожидать? Разве мы задумываемся, простят ли нас волки или шакалы за то, что мы в них стреляем? Нет. Мы задумываемся только о том, как быстрее их обезвредить. Наше превосходство настолько полное, что большинство из нас забыли, что же это такое – сражаться с представителем другого вида лично, самому. Но когда приходит нужда, мы не испытываем сожаления; мы не даем пощады и прощения, конечно же, не просим.
А относительно Детей – то мы, похоже, все еще не поняли, что они представляют опасность для нас, тогда как они не сомневаются в том, что мы для них – опасны. И они намерены выжить. Нам следовало бы вспомнить, что означает подобное намерение. Наблюдать это можно каждый день в саду; это борьба за существование, которая идет постоянно, жестоко, без правил, без намека на жалость и сострадание…
Он говорил это мягко, но определенно; и все же, как это часто случалось у Зеллаби, разрыв между теорией и практикой казался слишком большим, чтобы убедить слушателей.
– У Детей явно что-то изменилось, – наконец сказал Бернард. – Раньше они время от времени использовали принуждение или оказывали давление, но, кроме нескольких инцидентов в самом начале, почти не проявляли жестокости. И вдруг такая вспышка. Вы можете прямо сейчас сказать, когда это началось, или вам это надо обдумать?
– Конечно, могу, – сказал Зеллаби. – До истории с Джимом Поули и его машиной ничего подобного не было.
– А это случилось… погодите-ка… в прошлую среду, третьего июля. Кажется… – начал он, но тут гонг пригласил нас к обеду.
– Все, что я до сих пор слышал об инопланетных вторжениях, – сказал Зеллаби, закончив сооружать салат по своему собственному вкусу, – относилось к области домыслов – или, может быть, гипотетических домыслов? – Он на минуту задумался и продолжил: – Тема эта весьма обширна. И весьма… своеобразна. Я не могу вспомнить ничего, что могло бы помочь нам сейчас. Почти все инопланетяне неприятны и враждебны, но скорее прямолинейны, чем коварны. Возьмем, например, марсиан Уэллса. Со своими лучами смерти они действительно представляли угрозу, но поведение их было традиционным: они просто вели открытую войну с помощью оружия, превосходившего все, что могло быть применено против них. Но там, по крайней мере, можно было хотя бы попытаться отразить нападение, а в нашем случае…
– Не клади перец, дорогой, – сказала его жена.
– Что?
– Не клади перец. У тебя от него изжога, – напомнила Антея.
– Хорошо. Где сахар?
– Под твоей левой рукой.
– О, конечно… На чем я остановился?
– На марсианах Уэллса, – подсказал я.
– Ну конечно. Так вот, это и есть прототип бесчисленных вторжений. Сверхоружие, против которого человечество доблестно сражается с помощью собственного хилого оружия, пока наконец не спасается каким-то невероятным способом… В Америке, естественно, это выглядит масштабнее и лучше. С неба спускается нечто, из него выходит другое нечто. Через десять минут, несомненно благодаря отлично налаженной связи, в стране от побережья до побережья начинается паника, и все дороги из всех городов забиты народом, который спасается бегством – кроме Вашингтона. Там, напротив, необозримые толпы людей неподвижно стоят и глядят – с побледневшими лицами, но верой в глазах – в сторону Белого Дома. А в это время где-то в Кэтскилле никому не известный профессор и его дочь вместе с молодым ассистентом стараются изо всех сил, как полоумные акушерки, чтобы помочь рождению dea ex laboratoria[9], которое спасет мир в последний момент. Вообще-то к сообщению о подобном вторжении следовало бы отнестись не столько с паникой, сколько со скепсисом, но будем считать, что американцы знают свой собственный народ лучше. И что же мы в конечном счете имеем? Просто еще одну войну. Мотивировки упрощены, вооружение усложнено, но суть та же, и в результате все прогнозы, спекуляции или экстраполяции оказываются совершенно бесполезными, если подобное происходит в действительности. В самом деле, становится грустно, когда подумаешь, каких умственных усилий это потребовало от предсказателей, верно?
9