Зеллаби чертил какой-то узор на скатерти, глядя в пол. Потом он вновь поднял взгляд на Бернарда.
– Вы сказали, на прошлой неделе. Какого числа?
– Во вторник, второго июля, – сказал Бернард.
Зеллаби несколько раз медленно кивнул.
– Но как, интересно, узнали наши?.. – задумчиво сказал он.
После обеда Бернард объявил, что снова собирается на Ферму.
– Мне не удалось поговорить с Торренсом, пока там был сэр Джон, – а потом, понятное дело, мы оба нуждались в передышке.
– У вас нет никаких идей насчет того, что делать с Детьми дальше? – спросила Антея.
Бернард покачал головой.
– Даже если бы у меня и были какие-то идеи, они, скорее всего, были бы служебной тайной. Сейчас я хочу послушать, не предложит ли что-нибудь Торренс, с его знанием Детей. Я надеюсь вернуться через час или два, – добавил он, уходя.
Выйдя из дома, он машинально направился к автомобилю, но, уже взявшись за ручку, передумал. Небольшая прогулка не повредит, рассудил он и быстро зашагал по дороге.
Едва выйдя из ворот, он заметил, как невысокая женщина в голубом костюме, чуть помедлив, пошла ему навстречу. Лицо ее слегка порозовело, но двигалась она решительно. Бернард приподнял шляпу.
– Вы меня не знаете. Я мисс Лэмб, но, конечно, мы все знаем вас, полковник Уэсткотт.
Бернард слегка кивнул в ответ, думая о том, что именно и как давно мы все (надо полагать, подразумевался весь Мидвич) о нем знают, и спросил мисс Лэмб, чем он может ей помочь.
– Я по поводу Детей, полковник. Что с ними будет?
Вполне искренне Бернард ответил, что никакого решения еще не принято. Мисс Лэмб слушала, напряженно глядя ему в лицо и сложив перед собой руки в перчатках.
– Им не сделают ничего плохого, правда? – спросила она. – О, я знаю, то, что случилось прошлой ночью, – ужасно, но они не виноваты. Они еще не понимают. Они такие маленькие… Я знаю, что они выглядят вдвое старше, но ведь это не важно, правда? Они просто не понимали, что делают. Они перепугались. Да разве любой не испугался бы, если бы к его дому пришла толпа и захотела его поджечь? Мы бы все испугались. У людей должно быть право на самозащиту, и никто не вправе за это обвинять. Да если бы они пришли к моему дому, я защищалась бы чем попало, хоть топором.
Бернард в душе усомнился. Было очень непросто представить себе, как эта маленькая женщина с топором в руках противостоит целой толпе.
– Они наломали слишком много дров, – мягко напомнил он.
– Я знаю. Но когда ты мал и испуган, очень легко оказаться более жестоким, чем хотел. Когда я была маленькой, я видела такие несправедливости, которые просто жгли меня изнутри. Если бы у меня хватило сил сделать то, что мне тогда хотелось, это было бы ужасно, действительно ужасно, уверяю вас.
– К несчастью, – заметил он, – Дети такой силой обладают, и вы должны согласиться, что им нельзя позволить ею пользоваться.
– Нельзя, – согласилась она. – Но они и не станут, когда подрастут и поймут. Я уверена, что не станут. Люди говорят, что их надо отправить отсюда подальше. Но вы не сделаете этого, правда? Они такие маленькие. Я знаю, они своенравны, но они нуждаются в нас. Они не испорчены. Если они останутся здесь, мы научим их любви и благородству, докажем, что люди действительно не хотят им зла…
Она умоляюще посмотрела ему в лицо полными слез глазами, с волнением сжав руки.
Бернард посмотрел на нее с грустью, удивляясь тому, насколько должен быть слеп материнский инстинкт, чтобы эта женщина продолжала считать шесть смертей и множество серьезных ранений всего лишь результатом детских шалостей. Он почти видел стройную золотоглазую фигурку, которая полностью завладела ее сознанием. Эта женщина никогда не сможет обвинить в чем-либо ни одного из них, никогда не перестанет обожать их всех, никогда ничего не поймет. В жизни ее было только одно-единственное чудо… Ему больно было смотреть на мисс Лэмб.
От него почти ничего не зависит, объяснил Бернард ей и заверил, стараясь не пробуждать напрасных надежд, что обязательно включит в отчет все, о чем она ему говорила. Затем он попрощался с мисс Лэмб как можно мягче и пошел дальше, ощущая спиной ее тревожный укоризненный взгляд.
В поселке царила атмосфера подавленности. Люди, попадавшиеся навстречу, за исключением одной-двух беседовавших пар, казалось, были погружены в свои собственные мысли. Вокруг лужайки ходил одинокий полицейский, и видно было, что ему это до смерти надоело. Урок номер один, который Дети преподали Мидвичу – группами собираться опасно, – кажется, был усвоен. Прямой шаг к диктатуре: не удивительно, что русские не стали ждать, что еще произойдет в Гижинске.
Пройдя ярдов двадцать по Хикхэмской дороге, Бернард увидел двух Детей. Они сидели на обочине и так напряженно смотрели куда-то вверх и в сторону, что даже не заметили его приближения.
Бернард остановился и, проследив за их взглядом, в тот же момент услышал гул двигателей. Самолет был хорошо виден – серебристый крестик на фоне голубого летнего неба, он летел в сторону поселка на высоте около пяти тысяч футов. Неожиданно от него отделились пять черных точек, один за другим раскрылись пять парашютов и медленно поплыли вниз. Самолет летел дальше.
Бернард снова взглянул на Детей и заметил, как они обменялись удовлетворенными улыбками. Опять подняв взгляд, он увидел безмятежно летевший самолет, позади которого опускались пять белых пятен. Бернард отнюдь не был специалистом по авиации, но сейчас уверенно определил, что это легкий бомбардировщик дальнего действия «Кэри», экипаж которого обычно состоял из пяти человек. Он задумчиво посмотрел на двух Детей, и тут они его заметили.
Пока бомбардировщик с гудением пролетал над их головами, все трое изучающе глядели друг на друга.
– Это, – заметил Бернард, – была очень дорогая машина. Кое-кто будет очень недоволен ее потерей.
– Это только предупреждение. Но они, вероятно, потеряют еще не одну, пока не поверят, – сказал мальчик.
– Да, вероятно. Слишком уж необычный способ общения. – Бернард замолчал, продолжая их разглядывать. – Вам не нравится, когда над вами летают самолеты, верно?
– Да, – согласился мальчик.
– Могу понять, – кивнул Бернард. – Но скажите, почему ваши предупреждения всегда так суровы? Почему вы всегда заходите дальше, чем это необходимо?
– Мы могли заставить их разбиться, – сказала девочка.
– Знаю. И благодарен за то, что вы этого не сделали. Но разве не было достаточно заставить их повернуть назад? Почему вы всегда действуете так круто?
– Это больше впечатляет. Мы можем долго поворачивать самолеты, прежде чем поймут, что это делаем именно мы. Но если они каждый раз будут терять по самолету, то сообразят быстрее, – сказал мальчик.
– Понятно. Полагаю, то же самое можно сказать и о вчерашнем вечере. Вам показалось недостаточным просто повернуть толпу назад, – предположил Бернард.
– А вы как думаете? – спросил мальчик.
– По-моему, это зависит от того, как это было сделано. Наверняка не было никакой необходимости заставлять людей избивать друг друга до смерти. Я хочу сказать, что даже с чисто практической точки зрения не следовало заходить настолько далеко – это только усиливает гнев и ненависть.
– И страх тоже, – добавил мальчик.
– Вы хотите внушить страх? Зачем? – спросил Бернард.
– Страх не цель, а средство, – сказал мальчик. – Используя его, мы получаем инициативу, а владея ею, сможем проводить свою линию. – Он твердо и решительно взглянул на Бернарда своими золотыми глазами. – Рано или поздно, – объяснил он, – вы попытаетесь нас уничтожить. Что бы мы ни делали, вы захотите убить нас. Но кто сказал, что инициатива должна принадлежать вам?
Мальчик говорил совершенно спокойно, но слова его буквально вонзались Бернарду в мозг. Он, ошеломленный, слышал взрослого человека, видел перед собой шестнадцатилетнего подростка и знал, что мальчику всего девять лет.