ПРЕРОГАТИВА ИНТРОНИЗОВАНА
Изумленные туристы бродят по Версалю, Шенбрунну и Касерте и не могут поверить, что все это великолепие предназначалось для одной семьи. Целью монархов было вовсе не пустое самолюбование. Концентрация огромной прерогативной власти в руках одного человека порождала множество вопросов. Республиканская традиция не умерла и предлагала альтернативную модель государственного управления. Республика Соединенных Провинций олицетворяла собой молчаливый вызов всем королям (Людовик X I V осознал это в 1672 году), а в 1640–х и 1650–х воинствующая республиканская идеология подняла голову во Франции и Англии. Так как защищаться от нее с помощью рациональных доводов представлялось сложным, монархия была вынуждена подчеркивать свои духовные, мистические элементы. На величие суверена нельзя было смотреть, чтобы не осквернить его взглядом: приговор приводится в исполнение над изображениями предателей, если сами они не были пойманы. В 1661 году восковая персона одного голландского дворянина была обезглавлена в присутствии короля. Это было обращение — отчасти намеренное, отчасти инстинктивное — к атавистическим импульсам, древним, как сам человек. Так возникал мир, описанный в книге Фрэзера «Золотая ветвь», с его королями–священниками, сверхъестественными силами, королевскими жертвоприношениями и табу. Революция 1688 года не смогла лишить королей способности исце–лять, и очередь людей, желавших вылечиться, не иссякала вплоть до царствования королевы Анны — хотя говорят, что Вильгельм III во время наложения рук бормотал: «Дай тебе Бог побольше здоровья и здравого смысла».
Возможны были различные степени приближения к монарху, однако все же персона короля была священна и неприкосновенна. При любом дворе обязанности слуг во время купания и облачения монарха исполнялись — реально или символически — придворными высшего ранга, дворянами или членами королевской семьи. Лицезрение монарха было упорядочено: лишь избранным позволялось находиться при его особе в интимные моменты. Людовик XIV активно использовал право доступа к этим публичным ин–тимностям, чтобы продемонстрировать придворным ту или иную степень своего расположения.1 Особый статус монархии, как это ни парадоксально, акцентуировался через ее публичность, так как при этом появлялась возможность облекать самые обыкновенные действия государя почти небесным достоинством и величием. Точность и пунктуальность были необходимыми качествами для правителя, биоритмы которого сопоставлялись с гармонией небесных тел. Говорят, что придворные сверяли часы по передвижению Людовика XIV. Им предписывалось кланяться блюдам, на которых лежала пища государя, и серванту, в котором лежало его белье. Главным ритуалом при многих дворах была трапеза. Ел только король: остальные смотрели. Каждое блюдо подавал склонившийся на одно колено дворянин. Каждый раз, когда король отпивал из кубка, раздавался сигнал трубы или пушечный салют.
Н у ж н о отметить, что Версаль при Людовике XIV не был высшей формой развития придворного церемониала, как часто ошибочно полагают. Испанский двор окружил персону государя мелочным протоколом, по сравнению с которым ритуалы «короля–солнца» выглядели упрощенными. Простолюдинам под страхом смерти запрещалось прикасаться к королю. В середине XVII века королевские домоправители позволили ста дворянам носить шляпы в присутствии монарха. Но это было только начало. Эти сто делились на три категории: одни могли надеть шляпу перед тем, как заговорить с королем, другие оставались с непокрытой головой до конца своей речи, третьи надевали шляпу, как только начинали говорить.2 В остальном испанский двор был строгим. Коронационного ритуала не было, а на портретах король изображался не в величественных одеяниях, а в простом черном камзоле. Подъем и отход ко сну не были публичными действами, как во Франции. Филипп IV был невидим и недосягаем, скрыт от взглядов толпы в глубине