Все исследователи признают значительную роль сословных представительств в истории позднего Средневековья. Но в начале раннего Нового времени они, как предполагается, пришли в упадок. Второстепенная роль, которую сословные представительства играли в режимах, называемых «абсолютистскими», всегда рассматривалась как основная черта этих режи–мов,1 однако на самом деле явление носило совершенно иной смысл. Абсолютная власть ограждала от вмешательства репрезентативныех органов сферы, в которых традиционно действовала королевская прерогатива, уживаясь с использованием процедуры одобрения в остальных областях жизни государства. Мы уже отмечали, что столь не похожие друг на друга монархи, как Изабелла Кастильская и Георг III Английский, именовались «абсолютными», хотя сотрудничали с влиятельными парламентами. Когда апологеты «короля–солнца» подчеркивали его независимость от всякой земной власти, они говорили о вопросах, традиционно относившихся к монаршей прерогативе, а не обо всех аспектах правительственной деятельности, как обычно предполагают историки. Деспотические коннотации «абсолютизма» неприменимы к правителям, которые старались восстановить свои прерогативы. Однако если монархи отстраняли представительства от обсуждения предметов, относившихся к правам подданных и традиционно подлежавших их одобрению, подобные коннотации были правомочны, ибо так в раннее Новое вовремя понимали деспотизм. Все зависело от того, что именно монарх намеревался делать независимо — быть королем или ущемлять права своего народа.
Следовательно, когда государи рассуждали о королевской власти, они не мыслили, что могут обойтись без сословных представительств и сами производить налогообложение. И все же именно историки, уверенные в тотальном распространении абсолютной власти, упустили из виду те механизмы, которые помогали монарху спокойно относиться к существованию не подконтрольных ему напрямую областей. Исследователи предполагали, что активные представительства и «абсолютистские» режимы несовместимы — в «абсолютистском» государстве органы одобрения должны носить совещательный характер, быть слабыми или вовсе отсутствовать. Конфрон–тационная модель подразумевает обратную зависимость: чем сильнее корона, тем слабее представительства. Признание тезиса об их сотрудничестве полностью меняет положение: сильные представительства свидетельствуют о сильном монархе. Однако наличие энергичных консультативных органов игнорировалось, так к^к оно не вписывалось в заданную модель. Историки редко находят то, чего не ищут.
Существует еще один аспект, в котором сословные представительства эпохи «абсолютизма» можно назвать ослабленными. Многие из них исчезали. В комментарии, сделанном теоретиком политических процессов Гар–рингтоном, схвачена самая суть происходившего: «Где же штаты, или власть народа, во Франции? Исчезли. Где власть народа в Арагоне, и в остальных
1 Behrens C. B. A. 1985. Society, Government and the Enlightenment. Thames and Hudson. P. 24-25.
испанских королевствах? Испарилась. С другой стороны, где власть испанского короля над Голландией? Перестала существовать». Сожаление о судьбе монархов выглядит менее привычным, чем сокрушения о судьбе народных представительств. Это наводит на мысль, что Гаррингтон не отразил полной картины. Тем не менее во многих учебниках по истории раннего Нового времени слишком много говорится о том, как в одном за другим государстве исчезали традиционные консультативные органы. Испанские кортесы, французские Генеральные штаты, датский ригсрад и бранденбургский парламент в конце XVII столетия исчезают со сцены. Искушение вписать эти поразительные события в «абсолютистский» сценарий оказалось непреодолимым. И все же более пристальное рассмотрение каждого случая показывает, что дело обстояло вовсе не так, как кажется на первый взгляд. Историческая действительность была более прозаической.