Налогообложение являлось еще одной опасной зоной, в которую большинство монархов не отваживалось вторгаться, полагаясь только на свою власть.1 В России и Пруссии, чтобы расширить свои полномочия, находчивые правители использовали чрезвычайные ситуации военного времени. Однако в большинстве государств война накладывала ограничения на власть государей, заставляя их полагаться на сословные представительства при вотировании экстраординарных налогов, что находилось вне их собственной прерогативы. Для этого необходимо было сотрудничать и идти на взаимные уступки. В этом и кроется причина проводившихся каждый год в XVII и XVIII столетиях сессий представительств в Австрии, Богемии и Германии и каждые два или три года — в Неаполе и Сицилии. После 1688 года не только английское правительство собирало ежегодные парламенты, чтобы обеспечить средствами соперничество с соседями. Провинциальные штаты во Ф р а н ц и и собирались от одного раза в год до одного раза в три года. Во всех перечисленных государствах корона не могла или не желала вводить новые налоги без одобрения сословных представительств. Историки — «аб–солютисты» с этим не согласны. Наряду с существованием бюрократии
1 Munck T. 1990. Seventeenth‑Century Europe. Macmillan. P. 34; Gagliardo J. G. 1991. P. 100; Black J. 1991. A System of Ambition: British Foreign Policy 1660-1793. Longman. P. 17.
возможность взимать налоги без согласия репрезентативной ассамблеи рассматривается ими как решающий показатель «абсолютности» монарха.1 Но если бы французские монархи имели такую возможность, то до нас не дошли бы сведения об их финансовых проблемах. Там, где налоговые полномочия представительств не были оговорены четко, это происходило потому, что большая часть доходов короны их ведению не подлежала. Королевская прерогатива распространялась на доход короны от горного дела и солеварения в Венгрии, от колониальных империй в Португалии и Касти. — лии, от обширных коронных земель в Пруссии и от косвенных налогов в Неаполе, Сицилии и Венгрии. Во Франции, Пруссии, Кастилии и Сицилии, где косвенные налоги были однажды утверждены, их можно было взимать — если только они не повышались — без очередного обращения к представи–тельствам.2 Ни один из этих путей получения доходов в XVIII столетии не был доступен для английской короны, и по этой единственной причине она зависела от парламента сильнее, чем большинство европейских монархий. Однако ни в одном из этих случаев получение средств еще не свидетельствовало о том, что «абсолютная» монархия заручилась одобрением сословных представительств. Для взимания этих налогов их согласие не требовалось. Налогообложение являлось одним из тех предметов, которые нередко провоцировали конфликт между государями и представительствами. То же можно сказать и о попытках короны устранить аномальные явления в администрации и насадить единообразие. Другим фактором было стремление к религиозному единству в стране. Конфликты привлекали внимание историков чаще, чем компромиссы, производя двойное заблуждение. Во–первых, конфликт считался доминантой в отношениях между монархами и представительствами. Соответственно с точки зрения государя благом было представительство слабое, приостановившее свою деятельность или вовсе несуществующее.3 Это отражает традиционное представление об их несовместимости с абсолютной властью: представительства могли сосуществовать с ней только в маргинальном или угасающем состоянии. Такую концепцию поставило под сомнение уже упомянутое осознание того, что в Англии при Тюдорах и Стюартах сутью их взаимоотношений было сотрудничество. Применительно к континенту аргумент о сотрудничестве работает еще более убедительно, поскольку там представительства и их чиновники являлись не только проводниками, но и в некотором роде финансистами политики правительства. Однако консультативные ассамблеи неизменно характеризуются как угроза монархической власти. Когда экзаменаторы
Koenigsberger H. G. 1987. Early Modern Europe 1550-1789. Longman. P. 182. Bush M. 1983. P. 103-104. Black J. 1990. P. 369-370.
спрашивают студентов об «ограничениях абсолютизма», они ожидают услышать рассказ о том, как, охраняя традиционные привилегии, парламенты и штаты, устанавливали границы применению абсолютной власти короны. И они, конечно, не обманываются в своих ожиданиях. Но воспринимая ограничения в качестве тормозов на маховом колесе монархии, данное направление в историографии упускает истинный смысл функций представительства. Оно было составной частью правительства, а не его конкурентом, хотя в XX веке, когда правительственная политика осуществляется главным образом усилиями правительственных чиновников, это нелегко осознать. Штаты и парламенты могли создавать препятствия решениям короны именно потому, что сами являлись неотъемлемым компонентом управления: по тем вопросам, в обсуждение которых они вовлекались, центральное правительство нередко не имело единой точки зрения. Консультативные органы, связанные с членами правительства узами патроната и клиентелы, соответственно также могли занимать различные позиции.