С точки зрения короля, эти действия были спонтанны. Лишение провинций их прав рассматривалось лишь как наказание, законно налагаемое после военного поражения или подавления бунта. Являясь феодом Священной Римской империи, Дофине не могло войти в состав королевских земель, так как в этом случае король оказался бы вассалом императора. Вместо этого владение передавалось его наследнику (отсюда происходит слово «дофин»). Присоединяя очередную провинцию, король торжественно клялся соблюдать ее права и привилегии и подписывал хартию или договор, чтобы
закрепить это соглашение. Затем новые подданные приносили ему клятву верности. Соглашение основывалось на взаимных обязательствах: король обещал уважать старые добрые обычаи, а провинция — сохранять верность до тех пор, пока ее хранил король. Подразумевалось, что провинция может отказаться от обязательств, если король нарушит свои обещания.
И все же по сей день историки часто упускают из виду существенную разницу между Францией раннего Нового времени и Францией современной. До Великой французской революции «Франция» оставалась понятием географическим.1 Подобно большинству европейских монархов, французский король правил не национальным государством, его подданные не обладали развитым национальным самосознанием. Понятие «нация» в политическом, расовом или лингвистическом смысле было слишком туманным, чтобы рождать ту верность, которая была в этот период основой всех отношений внутри государства. Люди были преданы своей семье, своему господину, своему городу, своей провинции, своему классу, своей религии или своему королю. Чувство преданности своей стране проявлялось редко. Вполне естественно, что короли стремились оправдать свои действия некими национальными интересами, особенно в моменты внешней опасности или во время внутреннего мятежа, но их подданные даже такое обоснование воспринимали с характерным оттенком провинциальности. Перед лицом надвигающейся угрозы можно было собрать ополчение, участники которого, однако, редко интересовались тем, что происходило за пределами их собственной округи.
Без связующей силы национального самосознания административное и правовое единство также отсутствовало. Представительные институты каждой провинции зиждились на локальных связях и защищали местные интересы. К XVI веку во Франции существовало более двадцати сословных собраний, называемых так, поскольку в них, как правило, были представлены сословия, или разряды общества: духовенство, дворянство и горожане. Когда провинции входили в состав королевского домена, суверенная власть местных графов и герцогов прекращалась. Эта перемена была очень важной. На этом основании французские монархи настаивали, что монополия на суверенитет и верховенство в правосудии, законодательстве и налогообложении принадлежала короне. Однако обязательства, которые стороны брали на себя при заключении договора, оставались в силе: сословные собрания кичились правами и обычаями провинции и ревностно отстаивали их перед лицом центральной власти. Именно благодаря их усилиям французская правовая система представляла собой подобие лоскутного одеяла,
1 Darnton R. 1979. The Business of Enlightenment. Harvard University. P. 195; Hampson N. 1989. What was the Third Estate? In A Tale of Two Cities. Comag. P. 89.
особенно на севере, где местные обычаи не испытали влияния римского права, используемого на юге. Только в XV и XVI столетиях обычное право было кодифицировано, но даже тогда не предпринималось никаких попыток к его унификации. В XVIII веке Вольтер отмечал, что законы меняются так же часто, как путешественник меняет лошадей.