изучения. Мы могли бы перефразировать утверждение Эдельштейна и сказать, что теория человеческого тела всегда является частью картины мира, не забывая, что такие картины, создаваемые фантазией, имеют фантастическую структуру, даже когда отделяются от своих фантастических структур и формулируются в отвлеченных понятиях фило софии. Теория человеческого тела всегда является частью фантазии. Это мистерия нас самих, нашей природы, воображенная memorial*(Память, способность понимать и воспринимать (лат.) возможности воображения которое определяются архетипическими образами. Теория представление является поэтому такой же свободной и фанта стической, как и воображение; возможно, она ограни чивается данными наблюдения даже в меньшей степени чем архетипическими априорными доминантами вообра жения, преформацией идей, которые проявляются каь предвзятые мнения, определяющие, как и что наблюдается в исследовании. Фантазия вмешивается главным образом там, где не достает точного знания; и когда фантазия действительно вмешивается, этого точного знания особенно трудно достичь. Так возникает порочный круг, и мифическое узурпирует формирование теории; к тому же мифическое данофантастическому свидетельству (доказательству) в наблюении. Видение есть верование, а верование есть видение. 1ы видим то, во что верим, и подтверждаем свои вероваия тем, что видим. Это довольно наглядно обнаруживается на примере наших отживших представлений, таких, как представление о том, что земля плоская и вокруг нее вращается солнце. В исторической перспективе мы без особенных затруднений можем увидеть влияние фантазии а исследование. Сложнее установить это влияние в сравнительно недавнем исследовании. Поэтому мы обращаемся к истории, чтобы натренировать зрение; это открывает перспективу. История позволяет распознавать факты в фантазиях. История предоставляет доступ в воображаемое; то подобно дороге, вдоль которой мы можем исследовать архетипическое. Сводить историческое к фактам и толкованиям, как и к фантазии, к «тому, что действительно произошло», и исследовать эту «историческую реальность», есть тупик историзма. История не может быть ограничена методом для понимания прошлого или настоящего; для нас на является, главным образом, психологической дисциплиной для достижения архетипических перспектив. Поэтому нам будет сравнительно легко разглядеть архетипический фактор в современных теориях женской неполноценности, наблюдая эти факторы в действии в другие времена. Обозревая поле теорий зачатия и эмбриологии, южно увидеть воздействие фактора фантазии не только а образование теории, но и на наблюдаемые данные, а свидетельства чувств и ощущений. Позволю себе привести некоторые примеры этих цветистых фантазий как предвосхищений:1. На протяжении XVII и XVIII вв. благоразумные, рассудительные ученые (Далепатье, Гартсекер, Гарден, Бурже, Левенгук, Эндрю), экспериментально изучая проблемы фертильности, зачатия и эмбриологии, «утверждали, что наблюдали под микроскопом внутри сперматозоида чрезвычайно маленькие формы человека с руками, головой и ногами в совершенно законченном виде». Зюпэ и дю Гамель наблюдали микроскопические зародыши в неоплодотворенных яйцах; Готье наблюдал микроскопическую лошадь в сперме лошади и микроскопического петуха внутри спермы петуха*. (Подробности этих фантазий с рисунками приведены у Bilikiewicz.)*"2. Признанный гений Вильям Харвей после анатомического препарирования матки королевских ланей пришел к «заключению, что сперма не может проникнуть в матку и поэтому не является необходимой для зачатия»***. Главным результатом экспериментов Бюффона предстало невероятное «открытие» спермы в liquorfolliculf*" яичников неоплодотворенных женских особей животных"****. Сперма вырабатывалась даже самками!3. В исследованиях яйца на протяжении XVI и XVII вв. была обнаружена триада пузырьков. Их представляли себе как премордии печени, сердца и мозга, легшими позднее, подобно платоновской триаде, в основу трехчастного деления психического. Точки зрения вскореразделились между теми, кто отдавал приоритет тому или другому из этих почковидных органов. Данные наблюдений в этом случае использовались для того, чтобы философски обосновать позицию превосходства сердца над печенью, мозга над сердцем etc.******4. Согласно пневматической теории мужской {penile) эрекции, возводимой по различным версиям к Аристотелю (История животных, VII, 7), Галену и стоикам, воздух извергает сперму и, как aura seminalis,(Дух или воздух осеменяющий (лат.) является первой причиной зарождения. Теория также базировалась на доказательстве: эрекция возникает в воздушном элементе imaginatio" мужчины как движение «животных духов»; как, например, утверждал Гален, в corpus covernosa" находится воздух. Леонардо да Винчи — «отец эмбриологии как точной науки», приводит в своих анатомических заметках рисунки с изображенными в разрезе двумя мочеточными каналами: один для семенной жидкости и второй — для рпеита или aura seminalis. Его рисунки основываются на данных «наблюдения» подлинных вскрытий.5. В 1827 г. Карл Эрнст фон Бэр опубликовал свое открытие женского яйца («De ovi mammalium et bominis genesi», Лейпциг), раз и навсегда положившее конец невежеству и открывающее новую эпоху современной эмбриологии. Согласно историкам медицины, фон Бэр и мыслил глубоко, и исследование проводил дотошно. Его ум был «сравним по интеллектуальной мощи с дарвинским». Однако фон Бэр не сумел предвидеть того, что соединение яйцеклетки и спермы является необходимым для зачатия. Он ввел новый термин «сперматозоид», но, по-видимому, находился под столь сильным влиянием теории овистов о зарождении (по которой эмбрион развивается единственно из яйцеклетки), что продолжал классифицировать сперму как разновидность паразитов и включать ее в категорию chaos, воскрешая рубрику, куда Линней также относил этих animalculae (мельчайших животных — лат.). Даже несмотря на то, что несколькими годами ранее Прево и Дюма экспериментально подтвердили убеждение Спаллацани в необходимости спермы для фертилизации, точка зрения Бэра оставалась неизменной. Окончательное экспериментальное доказательство того, что сперма проникает внутрь яйцеклетки и что в результате этого соединения возникает новый индивид, произошло не ранее 1875 г. (О. Хертвиг). Суть этих историй можно позаимствовать у Парацельса, который считал, что воображение оплодотворяет эмбрион; но воображение оплодотворяет также теории эмбриона. Важно понять, почему исторически очень поздно состоялось наше научное понимание женской жизнедеятельности. Не ранее 1827 г. было открыто человеческое яйцо и не ранее рубежа нынешнего столетия стала очевидной циклическая связь между менструацией и овуляцией. Более того: буквально несколько лет назад все еще существовали противоречивые теории относительно происхождения вагинального эксудата, источники которого в образцовых анатомических текстах неоднократно и неадекватно относили к бартолиновым железам и шейке матки". Фемининная тьма питает фантазии. Поскольку эмбриология является логосом начал, она будет находиться под влиянием мифем творения. Поскольку теории зарождения отражают различие и соединение противоположностей, эти теории будут находиться под влиянием conjunctio фантазий. Возможно, что до сих пор более существенными являются те фантазии, в которых проявляется беспокойство мужчины относительно женщины, в которых мужчина является исследователем, а женщина предметом его исследования. Мы сталкиваемся с длительной и невероятной историей теоретических неудач и исследовательских заблуждений в мужской науке относительно физиологии воспроизведения. Эти фантастические теории и фантастические наблюдения не являются простыми ошибочными представлениями, обычными и неизбежными на пути научного прогресса; они появляются в результате неодобрения и осуждения женского начала, выраженных на безапелляционном объективном языке науки своего времени. Мифический фактор периодически возвращается, замаскированный в новом усложненном свидетельстве каждой эпохи. Мы уже приводили один из мифологических аргументов из Книги Бытия: «Вначале Адам, затем Ева». Другой, хотя и менее известный, приводит Эсхил в «Эвменидах» (II, 658–663), где Аполлон представляет теорию воспроизведения. Он заявляет: «Мать не родительница того, кого зовет своим ребенком, но только кормилица воспринятого семени, которое взращивает. Тот, кто посеял, является родителем… Можно быть отцом без матери»". Если следовать Бахофену, этот пассаж можно объяснить как утверждение патриархата над матриархатом. Аполлон, по общему мнению, представляет патриархальный принцип родства. Но социально-исторический контекст, который мы попытаемся установить и затем использовать для интерпретации, является опять же объектом фантазии. Мы не знаем, почему речь произнес Аполлон или почему Эсхил вложил ее в его уста. Она является изложением архетипической точки зрения, представляющей мировоззрение, которое можно приписать Аполлону и назвать аполлоническим. Аполлоническая фантазия воспроизведения и женской неполноценности в точности возрождается в западной научной традиции. Мы называем ее «аполлонической», поскольку в отличие от «адамической» с ее обертонами природного Unuensch (Первобытный человек (нем.), мистического человека и андр