шу достаточно категоричны, и мы обязаны считать их неоспоримыми, несмотря на противоречивые мнения, возникавшие в течение столетия относительно «Вопросов о душе». Противоположных взглядов на эту тему придерживался современник Гербарта — Хейнрот (1773–1843), его книга по психопатологии вышла в 1818 г. (книга Гербарта — в 1816 г.). Хейнрот, имевший как теологическое, так и медицинское образование, выступал убежденным адвокатом души, и к ее прегрешениям относил все ее несвободные состояния, т. е. душевные расстройства. Психопатология в конечном счете утверждает виновность души. (Ср. с недавней ошибкой, произошедшей в упрямой голове Маурера, спутавшего грех с психопатологией в своей работе «Кризис в психиатрии и религии», 1961.) Установилось мнение, что Хейн-рот изобрел термин «психосоматика» и первым употребил в печати слово «психиатрия» (181, хотя эту заслугу следует атрии и религии», 1961.) Установилось мнение, что Хейн-рот изобрел термин «психосоматика» и первым употребил в печати слово «психиатрия» (181, хотя эту заслугу следует отнести на счет лекций Рейла, прочитанных им в 1808-м. Распространение эти термины получили еще позже (1845); этим мы обязаны Эрнсту фон Фюхстерлебену (1806–1849), венскому врачу, поэту и научному реформатору, который ввел в практику термины «психоз» и «психопатия» в их современных значениях. Единственное качество, которое приписывали душе, это сила инерции, инстинкт самосохранения, способность поддерживать саму себя. Лишенная реальности и потенциальных возможностей, душа оказалась полностью за пределами реальности познания. Она была, если можно так выразиться, пинком отправлена на чердак, и эта расправа получила полное одобрение как кантианская реальность, Ding an sick", но даже говорить об этом тщетно. Подобно Хьюму, уничтожившему понятие самости, Гербарт вынул душу из активного центра личности. Хотя эта душа всегда присутствует и является основой всего того, что случается с нами, мы никогда не можем достигнуть понимания этих причин. Эта душа создала образ Бога, превосходящего все ' на свете, непознаваемого, находящегося за пределами эмпирической и созерцательной теологии, вне нашего человеческого, воспринимаемого чувствами мира. Таковой была душа университетской дисциплины, называемой психологией.(Когда психология становится специальностью и психическое выдвигается вперед в академических учебниках, душа исчезает. Когда душой овладевает академическая наука в целях просвещения светского духа, она полностью утрачивает свою действенность, свою субстанцию и свое отношение к жизни. Таким образом, академическая психология с самого начала является психологией без души. Возможно, такая судьба была ей предназначена, поскольку это был один из двух способов видения явлений. Возможно, все развитие психоанализа должно было бы происходить вне академического мира, и учреждения, созданные для первоначального обучения психоанализу, не должны были зависеть от университетов, которые в таком случае не имели бы ничего общего с психоаналитическими концепциями. Психоанализ вернул психическое. снова в центр психологии и обнаружил, что оно обладает полной и независимой властью. Но любопытно наблюдать, как по мере приближения психоанализа к академическому миру и установления родственных связей с университетскими клиниками и отделениями он тоже, кажется, утрачивает душу. Признание университетом или клиникой означает возможность быть принятым в университет или клинику, т. е. усвоение того взгляда на душу, психологию, который соответствует требованиям экзистенциального академического и медицинского сообщества. Университет и клиника — не просто здания или люди; это — космос, свой t способ существования. Быть принятым туда означает разделять их онтологию и участвовать в их ритуалах. (Ранее можно было бы сказать, что принятие означает служение или поклонение тем же богам.) Наш опыт в обращении с душой в анализе и все написанное о ней Юнгом пока находит весьма незначительное признание в академических кругах. Очевидно, психология все еще следует за Гербартом и по-прежнему исключает из рассмотрения душу. Тот напор аналитических психологов, с которым они стремятся быть принятыми, выражает как трагическую напряженность в отношениях психологии с душой, так и внутреннюю неуверенность психолога в его способности отстаивать свой опыт. Фрейд заслужил признание, находясь на расстоянии от академического и клинического мира, но он никогда не был принят ими полностью. Однако он и сам не желал такого принятия и даже в преклонном возрасте предостерегал психоанализ от поглощения академической и клинической психиатрией. Учебник Герберта появился в 1816 г. В 1817-м в Париже Жан-Этьенн-Доминик Эскироль начал читать свои первые лекции по психиатрии, в которых он разработал концепцию, объясняющую галлюцинации, и наш взгляд на эти убедительные чувственные восприятия без соответствующих публично присутствующих объектов совпадает с точкой зрения Эскироля* (В то время как Эскироль и французская психиатрия осветляли ночную сторону души посредством диагнозов и клинических категорий, гипнотизеры и месмеристы потворствовали адептам иррациональных явлений гипноза, транса и сомнамбулизма. В то время как Эскироль читал свои клинические лекции, португальский иезуит аббат Фариа в 1813 г. устраивал публичные лекции с демонстрацией гипноза, а в 1819 г. опубликовал брошюру на эту тему). Ссылка на факт существования галлюцинации является основным аргументом нашего утверждения о том, что психология и душа говорят на разных языках. В течение столетий люди сталкивались с различными чрезвычайно убедительными видениями, звуками и запахами, обладающими качеством независимой реальности и не имеющими связи с внешним объектом. Некоторые культуры поощряют наблюдение подобных явлений и ожидают возникновения аналогичных событий; они необходимы для инициации. Философы осознали, что случаи галлюцинаций представляют трудности для теории реальности и теории познания. Галлюцинации ставят под сомнение материалистическую теорию чувственного восприятия; они действительно опасны для нашей гносеологии и онтологии, поскольку в основном вызывают парапсихологические или патопсихологические явления. Проверка реальности таких психических явлений, как галлюцинации, сегодня направлена на исследование только их объективной внешней реальности. На нас по-прежнему влияют Эски-роль и французское Просвещение. Демоны и привидения запрещены, но с ними уходят и предок, и ангел; они ушли в ведомство психопатологии. Наблюдения Эскироля действительно были полезны для психологии, но оказали противоположное воздействие на душу. Они подорвали веру в то, что душа имела привилегированный доступ к входу в «другой мир» и общению с ним. Это, в свою очередь, подточило веру в этот другой мир, так как экспериментальные свидетельства в пользу его существования теперь стали расцениваться как патопсихологические или парапсихологические. Душа утратила веру в себя как во вневременное, непостижимое, пребывающее в живом контакте с вневременным и непостижимым. В 1817 г. свидетельство такой веры стало «галлюцинаторным». Общественная реальность посягнула на частную. Ключевым словом стало английское «convincing» — «убедительный»: каждый может сталкиваться с такими частными опытами даже при условии, что серьезно не верит в их существование* (Вследствие того, что великое множество «юнцов революции» начало потреблять галлюциногены, галлюцинация стала знаменем их движения. Вопреки шумному переднему плану события, затеваемые юнцами, всегда содержат и себе новые настроения вследствие архетипической природы юнца, проанализированной в моей книге «Seneximd Puer» (Hillman, 1967). В связи с этим мы обязаны обращать внимание на галлюциногены из-за их значительного влияния на молодежь. Возможно, они знаменуют желание «спасти явления», которые столь долго провозглашались аберрациями, и следует пересмотреть отношение к запрещенным способам восприятия и вместе с ними мировоззрение и теорию реальности, основанную на новой теории восприятия. Такие действия на самом деле могли бы бросить вызов установившимся гносеологии и онтологии, с которыми идентифицировали западного человека со времен Декарта; идентифицировали до такой степени, что он, как правило, не сознает даже возможности существования какой-либо другой теории восприятия. Жаль, что столь важный вопрос метафизики должен затемняться комплексами «родитель — ребенок» и борьбой senex-puerза обладание законностью, властью и порядком. Этот вопрос при глубочайшем уровне рассмотрения касается не наркотиков; это вопрос допущения существования нематериалистического взгляда на реальность, реальность частного знания и, в конечном счете, реальность души). В том же 1817 г., когда Эскироль в Париже считал галлюцинации проявлением патологии, в Англии другой превосходный — если не пугающий — сын Просвещения Джереми Бентам (1748–1832), современник Гете, ввел другую фундаментальную идею в новое, постнаполеоновское сознание. В заурядной, короткой и запоздалой работе «Список побудительных причин действия» Бентам использует диаграммы для подтверждения выводов о своем взгляде на основы человеческой этики, психологии и биографии. Он утверждает: «Психологическая динамика (этим именем можно н