Иными словами, перед нами не что иное, как темы, проблематика и общее умонастроение советского либерально-демократического диссидентства шестидесятых годов: Стругацкие — его последние могикане в советской НФ, а то и вообще в советской литературе.
Но если братья Стругацкие верны прежним идеалам, а с другой стороны, "школа Ефремова" верна заветам своего отца-основателя, то каким образом в 60-е годы стала возможной аберрация, когда и Ефремов, и Стругацкие равно воспринимались как знаменосцы либерализма и прогресса — до такой степени, что самый жанр, ими представляемый и по существу ими же заново рожденный, расценивался как "диссидентский"?
Причина идейного дальтонизма "шестидесятников" не только в отсутствии необходимого культурно-исторического опыта (в частности, недостаточная осведомленность об эзотерических и мифологических компонентах нацистского расового учения). Она глубже: в особой связи между атмосферой советских 60-х годов и особенностями НФ как жанра, его социальным характером и несколько большей, чем у других видов литературы, возможностью вместить те именно проблемы, которые оказались главными для советского общества после смерти Сталина.
Научно-фантастическая литература, возникшая в 60-е годы, не продолжала традиций русской дореволюционной фантастики и ранней советской фантастики по причине их немощи; научная фантастика не была укоренена в русской классической культуре, в отличие от западной, где ее генезис принято возводить к Платону и Бэкону; развитие жанра в 20-е годы было резко прервано в 30-е.
С другой стороны, НФ шестидесятых годов не начинала и с того места, где остановились Жюль Верн и Герберт Уэллс, произведения которых постоянно переиздавались и всегда были популярны в Советском Союзе. Новая советская фантастика прямо ориентировалась на мировую Science Fiction, какая сформировалась на Западе к началу тех же шестидесятых.
Начиная с 1958 г. в СССР регулярно переводились и издавались такие популярные фантасты, как Ст. Лем, А. Азимов, Р. Брэдбери, А.Кларк, Р.Каттнер, Р.Шекли, чьи произведения встряхнули общество, пожалуй, не меньше, чем "второе пришествие" Хемингуэя, Ремарка (оба переводились в 30-е годы, но полностью выпали из литературного оборота в последующие десятилетия), а из новых — переводы Фолкнера, Сэлинджера, Керуака, романы английских "сердитых молодых людей", и т.д.
Западную SF этого времени можно определить как литературу "мысленного эксперимента", прежде всего социально-психологического; ее общее интеллектуальное состояние — кризис веры в оптимистической позитивизм XIX века и благотворность технического прогресса; ее гносеологическое кредо — индетерминизм, а образ мира — антиутопия взамен утопии, в жанре которой преимущественно реализовала себя научная фантастика прошлого века.
Западная SF приобрела достаточно жесткий набор типологических признаков, отделяющих ее от таких родственных ей явлений, как приключенческая беллетристика, детектив, "роман тайн" и т.п.
Из коррелятивных признаков SF отметим — по необходимости бегло и кратко — следующие, для нас наиболее существенные: прямая (фабульная) связь с научно-техническими достижениями и представлениями; построение — на сюжетном уровне — альтернативных социологических, исторических, психологических, биологических моделей существования; космос как наиболее предпочтительное пространство действия; отчетливый примат общих концепций (философских, социальных, моральных) над собственно художественными элементами, такими как стиль, обновление приемов повествования и проч.
Нетрудно заметить, что из перечисленных примет жанра по крайней мере две — построение альтернативных социологических моделей и примат общефилософских концепций — самым чувствительным образом касаются статуса советской культуры как явления моноидеологического и подотчетного; они касаются самой этой "моноидеологии", перед которой нужно отчитываться.
Дело не только в том, что право на социологическое моделирование в советском обществе монополизировано властью и ни в коем случае не может быть передано в руки частного лица, доверено самодеятельному писателю. И коммунизм, единственная социологическая модель, и лежащая в ее основе общефилософская концепция (марксистско-ленинское учение) принадлежат иной сфере, чем политика или даже идеология власти. И политика, и идеология могут меняться — либо громогласно, в открытую (внутренняя и отчасти внешняя политика партии и государства после XX съезда), либо постепенно и, так сказать, явочным порядком (русификация идеологии, предпринятая Сталиным во второй половине 30-х годов и завершившаяся "национализацией" всех сторон общественной жизни к началу 50-х).