Все эти мифы начинаются описаниями грандиозных космических и социальных кризисов, их кульминацией служат страдания загадочной жертвы (нередко подвергаемой насилию со стороны ожесточенной толпы), а завершаются они триумфальным возвращением страдальца, часто оказывающегося божеством. Тот тип антропологических исследований, которые проводились до второй мировой войны и ставили своей целью объяснить сходство между мифами, ныне объявлен «метафизической» ошибкой большинством современных ученых. Однако это вовсе не поколебало скептический настрой антропологов – напротив, каким-то загадочным образом еще сильнее ослабило достоверность религиозного учения, которое раньше должна была заместить научная теория: коль скоро сама наука не в состоянии сформулировать универсальные истины в отношении человеческой природы, то утверждения религии, которая от науки явно отстает, стоят даже меньше, чем мы думали.
Такова современная интеллектуальная ситуация, с которой имеют дело христианские мыслители, когда читают Священное Писание. Событие Распятия не имеет параллелей, равно как и то, что его жертва – Сын Божий, но в остальном это событие человеческой истории. Анализ этого события, исследующий антропологические аспекты Страстей, которые мы не можем игнорировать, если всерьез принимаем догмат о воплощении Бога в человеческом теле, не только обнаруживает ложность скептической позиции, занятой современной антропологией в отношении человеческой природы, но и полностью дискредитирует представление о мифологических основаниях христианства. Мифы народов мира не дают никакого ключа для истолкования евангельского текста; наоборот – евангелия дают нам ключ к пониманию мифов.
Конечно, Иисус сравнивает собственную историю с некоторыми другими, когда говорит, что его смерть будет как смерть пророков: «…да взыщется от рода сего кровь всех пророков, пролитая от создания мира, от крови Авеля до крови Захарии» (Лука, 11:50 – 51). Но следует спросить: что в действительности означают эти слова? В рассказе о страданиях раба в книге Исайи (52 – 53), чья смерть поразительным образом напоминает Страсти, мы видим толпу, объединившуюся против своей одинокой жертвы, – и точно такие же толпы выступают против Иеремии, Иова, рассказчика покаянных псалмов и т.д. Иосифа в «Книге Бытия» изгоняет толпа завидующих ему братьев. Эти эпизоды имеют одну и ту же структуру «все против одного».
Поскольку Иоанн Креститель – пророк, можно ожидать, что и его гибель будет похожа на гибель его предшественников; и действительно, Иоанн умирает, потому что гости царя Ирода превращаются в толпу убийц. Сам же Ирод склонен сохранить Иоанну жизнь, подобно Пилату, склонному сохранить жизнь Иисусу, но лидеры, у которых нет духу противостоять толпе гонителей, вынуждены присоединиться к ней, что и происходит как с Иродом, так и с Пилатом. В древности самым миметическим из всех искусств считался ритуальный танец, сплачивающий участников жертвоприношения против ожидающей смерти жертвы. Всеобщая вражда по отношению к Иоанну возникает как результат танца Саломеи, организованного Иродиадой именно с целью добиться этого, ожидаемого, результата.
Танец Саломеи не имеет аналога в Страстях, но миметическое или имитативное измерение здесь все же есть. Толпа, выступающая против Иисуса – это та же самая толпа, которая с восторгом приветствовала его в Иерусалиме несколькими днями ранее. Такая неожиданная инверсия типична для нестабильных толп: речь идет не о глубоко укорененной ненависти к жертве, а о волне заразительного насилия.
Красноречивой иллюстрацией миметической заразительности служит рассказ о св. Петре. Окруженный людьми, враждебно настроенными к Иисусу, он имитирует их враждебность. Подобно Пилату и Ироду, он в конечном счете подчиняется той же миметической силе. Даже разбойники, распятые вместе с Иисусом, покоряются ей и чувствуют необходимость присоединиться к толпе. И все же, я думаю, Евангелия не пытаются заклеймить ни Петра, ни разбойников, ни толпу в целом, ни еврейский народ, но вместо этого выставляют напоказ чудовищную силу миметического заражения – откровение, проливающее свет на всю цепь убийств, тянущуюся от Страстей вглубь веков, до самого «основания мира». Авторы Евангелий имели весьма вескую причину постоянно ссылаться на эти убийства, и это касается двух принципиально важных и при этом странным образом игнорируемых слов – «скандалон» и Сатана.